Маленький белый "фиат" - Данута де Родес

Жан-Пьер сурово посмотрел на нее. Он подался вперед и прикурил пятый косяк. Потом снова откинулся назад и закрыл глаза.

— Послушай, — сказала Вероника.

Подождав, пока вернется знакомая мелодия, она пропела ее.

Он посмотрел на нее с отвращением.

— Нет. В самом деле, — сказала она, — подожди-ка.

Мелодия утонула в жужжании медитативного этюда, но, когда она повторилась, Вероника подпела вновь: «Неужели не слышишь?»

— Нет, — сказал он, — я вообще этого не слышу.

Он солгал. Он с ужасом понял, что Софийский Экспериментальный Октет Хлеборезки включил в третью дорожку альбома «Там, где рождается звук» хор из «Joe Le Taxi» Ванессы Паради — в качестве освежающего рефрена. Темп был значительно медленнее, чем в оригинале, и играли, видимо, на тромбоне, но ноты были те же, что и в вокале.

— Сама не знаешь, о чем говоришь, — поежившись, сказал он, надеясь, что это всего лишь совпадение: не будет же октет цитировать раннюю Паради, тем самым ставя ее в один ряд с Карлхайнцем Штокхаузеном, Джоном Колтрейном и Хольгером Зукеем. Он даже подумал, так ли уж хороша мысль об организации их концерта.

Мелодия повторилась опять, и Вероника вскочила на ноги. Она надела туфли и, подпевая себе, начала танцевать — так, как танцевала Ванесса Паради на видео.

— Ничего общего, — сказал Жан-Пьер.

Вероника продолжала танцевать.

— Прекрати немедленно, — сказал он.

— Ни за что.

— У тебя нет слуха.

Она давно не вспоминала «Joe Le Taxi», но ей по-прежнему очень нравилась эта музыка. Она, возможно, никогда бы не призналась в этом, но это было так. Мелодия напоминала ей о веселых деньках.

— Ты ничего не понимаешь в музыке, — сказал Жан-Пьер. — Ты за всю свою жизнь и ноты-то не сыграла, все твои записи — дрянь, и ты не ценишь того музыкального образования, которое я тебе даю. Ты еще даже не доросла до понимания этого.

Она не обращала на него внимания.

— А говорили, что я похожа на Ванессу Паради, — сказала она.

— Фигня, — огрызнулся он, садясь. Глаза его были прикрыты плотнее, чем обычно. — Это все чертова фигня.

— Так ты считаешь, что я недостаточно красива? — Мелодия вернулась, и Вероника стала подпевать ей.

— У тебя голова не той формы.

— Что? В хорошем смысле или в плохом?

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что если у меня голова неправильной формы в плохом смысле, то почему ты мне об этом раньше не сказал? Для тебя я бы изменила форму головы.

— Да я ни к тому говорю, что неправильная в плохом смысле, просто у Паради другая голова. Ты же знаешь, у нее весьма своеобразная форма головы.

— И ты предпочитаешь ее голову — моей. Понятно…

— Я не собираюсь спорить о том, чья голова мне больше нравится, но ты совсем на нее не похожа.

— А говорили, что похожа. Когда эта песня…

— Это, черт побери, не «Joe Le Taxi»! — выпалил он. — Это третья дорожка альбома «Там, где рождается звук» Софийского Экспериментального Октета Хлеборезки. У нее нет названия. Она в нем не нуждается.

— Ну хорошо. Когда вышла «Joe Le Taxi», мне было, должно быть, около… — она задумчиво скосила глаза на потолок, — дай-ка вспомню… А когда она вышла?

— А я почем знаю. Мне наплевать.

Она немного подумала и затем сказала:

— Мне двадцать два, сейчас 1997 год. Это был где-то 1987 год, и мне было двенадцать, как раз тогда умерла бабушка, и меня отправили к кузине Валери в Лилль, она моя ровесница, на шесть недель моложе, и мы без конца смотрели этот клип и разучивали танец. Посмотри. — Она двигалась из стороны в сторону с нарочитой вялостью. — А потом тетушка спросила нас, чего бы мы хотели, чтобы взбодриться, и мы попросились походить по магазинам одежды, и мы обе выбрали себе такой же прикид, в каком выступала Ванесса. Он не… — она склонила голову набок, закусила губу и подняла правый указательный палец. — Вот она…

И она снова запела, пританцовывая. Жан-Пьер посмотрел на пол и тряхнул головой. Когда мелодия сгинула в хаотичных медитативных этюдах, она перестала петь, но продолжала танцевать, двигаясь из стороны в сторону, словно еще можно было уловить ритм.

— …он не был точно таким, как у Паради, просто из всего, что мы нашли в магазинах Лилля, эти шмотки больше всего подходили. И нам пришлось одеть наши старые ботинки — тетка не купила новых, — что выводило нас из себя. Вот тогда-то и стали говорить, что я на нее похожа, хотя и шмотки не те, и волосы у меня темно-каштановые, почти черные, и форма головы у меня совсем другая. Но все равно говорили, что я на нее похожа.

— Но это не так, — сказал он, обхватив голову руками.

— Ну посмотри на мои глаза. Они ведь не сильно отличаются: цвет-то почти такой же. А смотри сюда, — она приподняла верхнюю губу, — у меня щербина в передних зубах. Щель, конечно, не такая здоровая, как у нее, но все же есть, и волосы у меня тогда доходили досюда, — она показала пальцем на несколько сантиметров выше левого локтя, — они были не такими короткими, как сейчас. И я делала вот так… — она слегка выпятила губы. — Я все время так делала. Я хотела быть похожей на нее больше всего на свете.

Закончилась третья дорожка, после паузы началась четвертая.

Она села. Теперь музыка напоминала скрип проржавевшей автомобильной дверцы. Ей захотелось спать, и она почувствовала себя несчастной. Ей хотелось с кем-нибудь поговорить о том, отрастут ли у нее волосы, или о том, что большинство людей, сравнивавших ее с Ванессой Паради, — мужчины средних лет, не способные отличить одну поп-звезду от другой. В то время она не понимала, что было у них на уме, когда они делали этот комплимент. Но Жан-Пьер не станет говорить о подобных вещах. Он предпочитает говорить о всяком там «гармоническом» и «каденциях», что бы это ни значило. Он передал ей косяк. Лучше от этого не станет. Она посмотрела на него. Его темно-каштановые волосы спадали на плечи — вроде так же, как всегда, но теперь они казались безжизненными и тоскливыми. Раздражала и его манера постоянно кивать в такт музыке.

— Знаешь, — сказала она, — а ведь ты уже пережил Христа.

На день рождения Жан-Пьера она испекла торт и вывела цифру тридцать четыре из тридцати четырех свечей.

— А что ты вдруг вспомнила о Христе?

Она взяла стакан. Он не станет моложе, да и она не будет похожа на Ванессу Паради. Она подумала, что, может, стоит подойти к нему, покрыть его лицо прокуренными поцелуями, и пусть его руки залезут под платье, но сама мысль показалась тоскливой: так старо. Она поднялась.

— Я ухожу, — сказала она.

Он посмотрел на нее.

— Можно я это заберу? — спросила она, указывая Жан-Пьеру на последний косяк. Он передал ей косяк, и она положила его в сумочку. — Спасибо, — сказала она.