Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

от Белостока до Москвы. В него стреляли. Крушили гранатами. Его брали в артиллерийскую вилку. Однажды осколок снаряда начисто срезал каблук. Затем пуля снайпера продырявила флягу. То, что пролетало хотя бы на сантиметр от него, считать было некогда. Но весной сорок второго года он трое суток безвылазно провел в окопе, залитом ледяной водой. Тут-то болезнь и проникла в легкие. Его отправили в тыл. Ему бы путевку в Крым, но в тамошних лечебницах сидели фашисты.

Потом было поздно. Врачи уже не могли помочь.

Что положение безвыходно, от него скрыли. Он догадался об этом сам. И решил бороться. Ему дано право жить, и он воспользуется им до конца. Прежде всего не думать о болезни. Он обычный здоровый человек. Думать о ней — значит признать ее существование законным.

И он сразу объявил ее вне закона, лишив даже названия. Ибо название юридически подтверждает ее существование. И уж когда без названия никак нельзя было обойтись, он называл ее так: «оно». То есть без роду и племени.

Он будет жить. И загвоздка не в простом физиологическом стремлении быть живым. Дело в том, что у него слишком много скопилось забот. Одна из них — телезритель Лопатин. Телезритель Лопатин не хочет смотреть передачи об искусстве. Ему хватает мороки в своей конторе, он не желает, чтобы и по вечерам ему забивали голову разными Мусоргскими и Репиными. Он бомбит редакцию истошными письмами. Ему давай кинокомедию «Волга-Волга» или что-то в этом роде. Лопатин не понимает искусства и поэтому не любит его. А он, Линяев, в свою очередь готовит скучные, неубедительные передачи. Значит, он не имеет права засунуть руки в карманы и спокойно убраться из сего бренного мира, бросив Лопатина в этаком жалком виде.

Надо забыть болезнь — и баста! Но для этого надо уехать отсюда.

Главный врач санатория вначале не давал разрешения на отъезд. Линяев каждый день ходил и доказывал необходимость отъезда. Вчера он опять ругался с ним. В кабинете стоял тарарам. Влетевший в окно весенний шмель оглох и молча убрался из кабинета. Под занавес главный врач распалился до того, что принялся говорить глупости:

— Сдохнете, обязательно заявлюсь на похороны! Отпуск возьму! Не пожалею денег на самолет! Прихвачу бутылку муската. Знаете мускат «Красный камень»?!

Линяев не остался в долгу.

— Не забудьте и валидол! Я кинусь вам на шею!

Он маячил перед письменным столом, и стол ему был едва не по колено.

— Я уеду без разрешения. Точка! — твердо заявил Линяев.

Главный врач сдался, но скандал ему обошелся дорого. Через час на доске распоряжений появился приказ. Главный врач объявил медицинской сестре Сидоровой А. П. «благодарность с последним предупреждением». Линяев переписал этот ляпсус в блокнот. Пригодится когда-нибудь.

Линяев поднялся в свою палату. На крайней койке сидел мужчина в полосатой пижаме. Он смотрел в угол на груду одеял.

— Собирает? — спросил Линяев.

Полосатый мужчина ухмыльнулся.

— Вовсю.

В углу под кипой одеял лежал новичок. Он собирал пот для анализа. Автор этой проделки — Линяев. Жизнерадостный новичок свое появление в палате ознаменовал тем, что подсунул Линяеву вместо боржоми морскую воду. Теперь он попался сам.

Груда зашевелилась. Из-под нее выглянула распаренная усатая физиономия и горлышко бутылки. «Уф!» — выдохнула распаренная физиономия и посмотрела в бутылку.

— Достаточно?

— Пожалуй, достаточно. Вы герой, — похвалил Линяев. — У вас завидная выдержка.

— А как же! Я ветеринар. Ну-ка, подсоберу еще. Чтоб наверняка, — сказал польщенно новичок и нырнул под матрац.

Линяев показал полосатому мужчине часы.

— Минут через десять выпускай. Не забудь захлопнуть форточку. Иначе простынет.

* * *

«ИЛ-14» парил над морем. Море спряталось далеко внизу, под облаками. Облака улеглись сплошь мягкими белыми сугробами. Казалось, море замело снегом.

Полет предоставил уйму времени для размышлений. Линяев настраивался на студийные будни. Забот ему хватит с первого дня. Наверняка заваливается какая-нибудь передача, и ее придется спасать с ходу. То ли погода помешает снять кадры, которые, как всегда, окажутся самыми важными. То ли куда-то запропастится человек, ведущий передачу. Если найдется время, чтобы повесить пальто на вешалку, можно считать себя счастливчиком. Тогда уж грех ругать судьбу. Это будет черной неблагодарностью.

Особые хлопоты всегда доставляет телевизионный журнал для женщин — «Барышня-крестьянка» — так называли его на студии. Он, Линяев, его злополучный редактор.

С «Барышней-крестьянкой» связана добрая половина всех курьезов, которые случались на студии. В последнем номере, перед его отъездом, кандидат технических наук во время передачи в эфир проглотил муху. Проглотил — и все, и продолжал говорить дальше. Тем не менее десятки тысяч зрителей видели, как муха влетела кандидату в рот и осталась там.

Перед отлетом Линяев поел наспех. Перехватил на аэродроме пару тощих бутербродов с жестким запотевшим сыром, и на этом кончился обед. Голод был союзником болезни. Та только его и ждала. Тело стало вялым, непрочным, закружилась голова. Во рту появился острый, неприятный привкус ржавчины.

«Ладно, посмотрим, кто кого завтра одолеет, — подумал Линяев. — Посмотрим, как она завтра запоет, когда я сунусь в студийную заваруху. Вдобавок возьму… командировку… Куда-нибудь к черту на кулички… Чтобы потрясло в автобусе».

Крым и Керченский пролив давно остались за хвостом самолета, а в иллюминаторах были одни облака. Он их видел даже из глубины кресла, и это не стоило особого труда. Он только немного вытягивал длинную шею. Со стороны это выглядело очень смешно.

На Линяева засмотрелся круглощекий бутуз. Он сидел на руках матери, рядом в кресле.

Линяев подмигнул, повел шеей и изобразил звук мотора.

— Мама! — охнул малыш. — У дяденьки раздвигается шея!

— Я все время наблюдаю за вами, — призналась женщина. — Вы уж извините. Вы над кем-то все время тихонечко подтруниваете про себя. Порой довольно едко. И все это написано на вашем лице. У вас завидный комедийный дар!

Линяев искренне засмеялся.

— Вы ошиблись. Я бездарь.

Мысленно докончил: «Но я стараюсь быть комиком с тех пор, как объявил войну. Это один из методов борьбы. Жаль, не всегда у меня получается. Вот и сейчас я это сделал не столько для малыша, сколько для того, чтобы уязвить своего врага. Но малыш мне помог сделать гримасу. Без него не вышло бы ничего. Значит, он мой союзник. Спасибо тебе, малыш».

Самолет приземлился. Произошло это почти мгновенно. Пилот посадил машину очень ловко. Наверху клубились сугробы, и здесь лежали сугробы. Поэтому вначале немногие сообразили, что произошла посадка.

Кто-то сдавленно пробормотал:

— Отказали моторы. Елки-палки.

Линяев распахнул люк и объявил:

— Чур, первый без парашюта! Итак, выбрасываюсь!

— Я сейчас кому-то выброшусь! — сказала стюардесса, проталкиваясь в хвост самолета. — Трап подождать лень? Да?

— Мне только