Ловушка для дикого сердца - Элизабет Хой

Эйлин предприняла отчаянную попытку в последнюю секунду повернуть лодку в сторону, и тут, проклиная все на свете, к ней бросился Джонни, собираясь ей помочь. Но она, не обращая на него внимания, со всей силы навалилась на румпель, и лодка вдруг, подпрыгнув на волне, сменила направление. Потом Джонни рассказал об этой выходке Эйлин в пабе. Пряча добродушную усмешку, он добавил, что никогда еще не видел, чтобы так ловко управлялись с лодкой. Но это было уже после того, как он пришел в себя от испуга. Только когда лодка встала на другой курс, Джонни вдруг почувствовал, что у него на лбу выступил холодный пот. Он сердито прокричал девушке:

— Ты что, хотела убить нас?

Все еще продолжая всем телом придавливать румпель, она посмотрела на него и засмеялась. Ее глаза озорно сверкнули.

— Но похоже, они поняли намек! — Эйлин с торжествующим видом махнула головой в сторону. — Посмотри на них!

Выпустив из трубы клуб дыма, маленький уродец повернул на юг. Чувствуя какое-то странное разочарование, Эйлин устало отодвинулась в сторону, и Джонни занял ее место у румпеля. Затем девушка медленно опустилась на колени и легла на палубу. В этот момент она была рада, что кто-то еще может взять на себя управление лодкой. Теперь лодка шла совсем легко: начинался прилив, и ветер дул в сторону берега. Этого приключения вполне было достаточно на сегодняшний день. Эйлин чувствовала себя измученной и опустошенной. Перед ее глазами все еще стояло злобное лицо незнакомца в желтом плаще. Совершенно отвратительное, безжалостное, с плотно сжатыми губами. Она никак не могла избавиться от этого неприятного видения. Негодяй! От злости и испуга у нее все еще слегка дрожали руки. Voleur! Canaille![1] Все эти милые французские эпитеты продолжали кружиться у нее в голове. Жаль, что она не успела вспомнить их вовремя, жалела Эйлин.

— Говоришь, поняли намек? — продолжал тихо ворчать Джонни. — Если удар кувалдой по голове можно назвать намеком.

Зазвенел смех Эйлин. Чистый, юный, в котором не слышалось никакого раскаяния. Но через мгновение она мрачно заявила:

— Теперь я прекрасно понимаю, как начинаются войны. В тебе вдруг рождается какая-то дикая, ужасающая радость от сознания того, что ты готов умереть за кусочек земли и полоску моря, которые любишь больше всего на свете.

— Это ты еще о какой войне? — буркнул Джонни в ответ на ее философские рассуждения. — Хотел бы я посмотреть на эту войну. Ты даже и муху-то не обидишь. — Его глаза с любовью скользнули по маленькой фигурке, лежащей на палубе.

Эйлин перевернулась на бок и обхватила руками колени, она глядела куда-то в сторону и, казалось, вообще забыла о существовании своего спутника. Затем, приподнявшись на локте, стала смотреть на остров, к которому они теперь стремительно приближались. На небе не было ни облачка, горизонт прочистился, и перед ними предстали четкие очертания скалы, похожей на замок, о подножие которой билось море. Затем скала полого опускалась, переходя в небольшую долину Килдара, сплошь усеянную побеленными домиками. Это место не случайно выбрали для поселения — со всех сторон от ветров его защищали горы. Прямо перед долиной, внизу вдоль моря, тянулся золотистый берег, в некоторых местах песок был белым. Таким белым, что от него резало глаза. Эта бело-золотистая полоска огибала защитную линию хорошо укрепленного порта. Уже наступил вечер, и весь этот чудесный пейзаж утопал в оранжевых лучах закатного солнца. Их лодка проскользнула в спокойную голубую воду порта, и парус сразу же сник — ветер бушевал позади, в открытом море. Дымок, поднимающийся из труб домов, устремлялся вертикально в небо, не потревоженный океанским бризом.

Каменный столбик, к которому Эйлин стала привязывать лодку, нагрелся за целый день на солнце и сделался теплым. Вокруг не было ни души. Пользуясь хорошей погодой, все жители, даже те, которые имели обыкновение по вечерам просто так слоняться в порту, отправились в глубь острова. Там в небольших долинах они заготавливали к зиме сено. Ни в домах, ни около сараев поблизости никого не было видно, пустые коробы для рыбы так и остались валяться неубранными во дворах.

— Ты только погляди на это! — со вздохом проговорила Эйлин. — Эти ящики скоро зарастут травой, если полежат тут еще немного!

Джонни внимательно посмотрел на Эйлин.

— Тебя волнуют пустые ящики для рыбы? — нежно посмеиваясь над девушкой, удивился Джонни. — Не странно ли это, что юная леди столь знатного происхождения интересуется подобными вещами?

Эйлин несколько натянуто рассмеялась:

— Но это никого не может оставить равнодушным, Джонни. Ведь сейчас все меньше остается рыбы в море. Ты же знаешь, что мне удалось обратить внимание министерства на это и они даже сподобились на небольшую субсидию. Не важно, кто опустошает прибрежные воды, траулеры из Бретани или морские свиньи, ясно, что скоро здесь вообще ничего не останется. И местному населению нечем будет заниматься.

— А вязание? — напомнил ей Джонни.

— Вязание! — воскликнула девушка. — Кого это интересует, кроме кучки старушек, которые только и могут что чесать шерсть, прясть ее да красить. А потом продавать свои свитера и шали рабочим в Дублине. Разве это работа для мужчин? Ведь я именно об этом говорю. Если рыбы не будет, не будет ничего, Джонни. Ничего.

Они молча брели вдоль порта по узкой тропке, петляющей между раскинутыми для просушки сетями и перевернутыми контейнерами для хранения омаров. И вскоре дошли до дорожной развилки, где им предстояло расстаться, пойти в разные стороны. Джонни искоса взглянул на девушку.

— Тебе никогда не приходило в голову, — неохотно заговорил он, — что жить с матерью в Нью-Йорке гораздо полезнее для молодой девушки, чем слоняться по этому острову в компании стариков и твоего деда, которому уже под восемьдесят?

— Джонни! — возмутившись, запротестовала она. — Ведь я нужна деду. — Эйлин хотелось еще крикнуть, что не только дед нуждается в ней, но что она хочет быть полезной этому острову. Местные жители порой подшучивали над девушкой, называя ее «королевой Инишбауна». Но чтобы не вызвать подобных насмешек со стороны Джонни, девушка промолчала. Хотя, впрочем, такие замечания ничуть не оскорбляли ее. Она прекрасно понимала, что люди хорошо относятся к ней и даже в чем-то зависят от нее, как раньше они зависели от ее деда, пока он не стал таким старым.

Но старик Мартин Марлоу не всегда был таким старым; легенда утверждает, что пятьдесят лет назад на острове Инишбаун высадился прекрасный англичанин, сердце которого пылало страстью к кельтской поэзии, — этот тогда еще молодой человек собирал материал для книги о местном фольклоре. Остров очаровал Мартина Марлоу, и он задержался на нем после написания своего труда. Построил на Инишбауне дом, привез сюда свою невесту. Однако сейчас на острове осталось всего лишь несколько человек, которые помнили всю эту историю и были такими же старыми, как и дед Эйлин. Раньше здесь не было ни порта, ни заводика по производству упаковочных материалов, ни дорог, ни школы. Только благодаря щедрости Мартина Марлоу все это здесь появилось. Но перед войной Марлоу потерял свое состояние, и, по словам местных жителей, он стал таким же нищим, как и все островитяне. И хотя данное утверждение было сильным преувеличением, лучшие дни Мартина Марлоу действительно остались позади. На большой каменный дом, стоящий на Карриг-Хилл, опустились сумерки. Впрочем, жертвой времени и роковых изменений в системе общечеловеческих ценностей стал не только дед Эйлин, но и все проживающие на Инишбауне.