Связь времен. Записки благодарного. В Старом Свете - Игорь Ефимов

Поначалу мы играли по маленькой в тот домашний бридж, за которым проводили вечера наши предки, называя его «винтом». В дневниках Льва Толстого «винт» упоминается часто, обычно с раскаянием, что вот мол опять поддался соблазну. Но вскоре мы узнали, что весь мир давно уже играет в бридж по-другому: не каждый за себя, а пара против пары или команда из двух пар против другой команды-четвёрки. И называется это «спортивный бридж» или «дупликат-бридж». Устраиваются национальные и международные соревнования, выходят журналы и книги-руководства, есть свои чемпионы и герои, гигантские лайнеры принимают на борт сотни бриджистов и везут их в круиз от острова к острову, давая возможность по дороге играть до полного изнеможения.

Игра оказалась настолько увлекательной, что денежные ставки исчезли из неё, были заброшены как нечто презренное и недостойное чистого наслаждения спортивным противоборством. Выяснилось, что даже в Советском Союзе, в каждом крупном городе есть тайные клубы энтузиастов, которые регулярно устраивают игры-состязания, а раз или два в год съезжаются в каком-нибудь из прибалтийских городов на всесоюзный турнир.

Почему «прибалтийских»? Да потому, что в Прибалтике бриджистам нет нужды прятаться от полицейских ищеек, вынюхивающих «незаконные организации» («больше трёх не собираться!»). Там в бридж играют даже министры, директора заводов, председатели парткомов-исполкомов. Им ничего не стоит арендовать на несколько дней какой-нибудь спортивный зал или кафе и гостеприимно предоставить его фанатикам, съезжающимся со всей страны. Они не боялись, что их обвинят в организации подпольного игорного дома, как это случилось впоследствии с бриджистами Ленинграда. Все наши попытки получить от Центрального комитета по физкультуре и спорту разрешение на легальное проведение всесоюзных турниров не увенчались успехом.

«За что!? За какие грехи нам такая напасть?», было написано на лицах пассажиров автобуса «Ленинград-Таллин», оглядывавшихся на шумную компанию, заполнившую задние сиденья. Нет, молодые люди не выпивали, не ругались, не горланили песни. Но они с жаром и смехом обсуждали свои дела, используя не русский язык, а какой-то тарабарский жаргон: «сел без двух на дубле», «шлем бескозырный», «ходит в двойной ренонс», «очки раскладные», «голая дама в червях», «повалил контракт», «прорезал валета», «косой расклад, а оба в зоне». Бедным пассажирам досталось ехать восемь часов с тремя командами ленинградских бриджистов, направлявшихся на очередной подпольно-всесоюзный турнир.

Марина провела эти дни, гуляя по старому Таллину, заглядывая в магазинчики сувениров, наслаждаясь нежарким балтийским солнцем. Но время от времени заходила в ресторан, где шла игра, и потом объясняла:

— Не то ужасно, что столько умственной энергии растрачивается впустую, а то, что из сотни высоколобых мужчин ни один не повернул головы в мою сторону. Думаю, войди в зал голая Мэрилин Монро, вы всё равно так же тупо глядели бы в свои карты.

Когда сладкое наваждение игры выпускало меня из своего капкана, я пытался анализировать эту страсть. Что заставляет всех их — москвичей, киевлян, таллинцев, рижан, харьковчан, тбилисцев — раз за разом съезжаться, садиться за игорные столы и впиваться глазами в карты, напрягая все умственные силы в спортивном противоборстве? Не сродни ли это тому азарту, с которым я в школьные годы кидался решать геометрические задачи? Ведь в нашем увлечении нет никакой награды, нет денежного стимула, нет даже тщеславия, ибо про полузапрещённые состязания по бриджу не напишут в газетах, победителей не прославят в кинохронике. Конечно, мне было приятно в какой-то момент стать чемпионом Ленинграда и потом целый год любоваться блестящим кубком, выставленным на книжной полке. Но о моей «славе» знали хорошо если пять десятков бриджевых фанатиков. Нет, природа игрового волнения была необъяснима мотивом тщеславия. Что это вообще за манящий феномен такой — игра?

Думаю, именно размышления о бескорыстном, безденежном бридже, соединившись с размышлениями о массовых зрелищах, помогли мне нащупать те выводы, которые легли в основание постройки под названием «Практическая метафизика». Потребность игры как общечеловеческое свойство — вот главная путеводная нить, главная предпосылка, направлявшая ход размышлений в этой книге.

«Вещь в себе»

В мире огромном ни вспять, ни впредь,

Который незримому дал смотреть.

Иосиф Бродский

В веках минувших, когда большинство человечества было занято борьбой за существование, игру можно было считать детской забавой или придурью богачей. Но нынче, в машинный век, когда не только дети и богачи оказались избавленными от этой борьбы, когда кусок хлеба и кров над головой перестают быть проблемой, а счастья всё нет, а дух томится всё так же, если не больше, и среди возможных средств утоления всё чаще прибегает к игре, мы получаем полное право рассматривать игру как некое чистое обнаружение — проявление — человеческой воли, в котором она странным образом находит удовлетворение, не достигая никаких объектов своих обычных желаний.

Чтобы отрицать правомочность этой посылки, пришлось бы закрыть глаза на целые отрасли промышленности, обслуживающие игры взрослых, на тысячи мужчин, гоняющих в поте лица невзрачный мяч по зелёному полю, на тысячи других, с ещё бóльшим остервенением носящихся по льду за ещё более невзрачной шайбой, на миллионы зрителей, жадно следящих за каждым движением игроков и приветствующих удачный удар дружным восторгом. Пришлось бы не видеть на верандах и пляжах, в поездах и беседках мелькания карточных колод, не слышать стука домино и кеглей, ударов городошных бит и клюшек для гольфа, пришлось бы отвернуться от миллионов наморщенных лбов, склонённых над шахматами и нардами, маджонгом и рулеткой. А треск выстрелов над озёрами и лесами, и одна окровавленная пичужка как результат всей пальбы? А зимние и летние армии рыболовов, увешанные снаряжением, стóящим дороже всех возможных уловов? А те, кто гоняется наперегонки на всём, что может ехать, плыть, летать, не жалеющие ни машин, ни голов своих ради десятой доли секунды?

Homo Ludens — «Человек играющий» — так назвал свою книгу знаменитый историк мировой культуры, Йохан Хёйзинга (1938). Но этот труд мне ещё не был известен, когда я, с дерзостью вечного российского школяра, взялся за изложение своей философской системы.

Главными событиями моей жизни в 1961-62 годах я назвал Сэлинджера, Бродского, Солженицына. Пять лет спустя, в годы 1966-67, «со мной случились» три других события, тоже вызвавших душевное потрясение, тоже разбивших жизнь на «до» и «после»: Шопенгауэр, Кант, Кьеркегор (перечисляю не по хронологии их жизни, а по порядку прочтения).

Кант и Шопенгауэр подробно описаны во вступительных главах к «Практической метафизике» — отсылаю читателя туда, в надежде, что, идя по моим стопам, он преодолеет естественный страх перед канонизированным многотомьем и чудесные метафизические царства откроются ему, как они открылись мне. Кьеркегор открылся для меня — случился со мною — несколько позже, подробнее это событие описано в следующей книге, «Метаполитике» (закончена примерно в 1974).