Язык ада - Пабло Де Сантис

Наума звали Сильвио Наум, он подписывал свои книги «С. Наум», но я всегда называл его «всего лишь Наум».

— Ты знаешь кого-нибудь из приглашенных женщин? — спросила Елена.

Я посмотрел в список, отметив пару имен. Я объяснил ей, что знаю о них понаслышке, сделав упор на почтенном возрасте этих дам.

Перед тем как лечь спать, я приготовил деньги, документы, билеты, потому что я не привык вставать рано, а по утрам я — как зомби. Мы посмотрели по телевизору какой-то отрывок фильма — включили где-то на середине, но мы уже видели этот фильм и поэтому быстро отправились в кровать. Ни она, ни я не смогли уснуть сразу, и каждый слышал, как ворочается другой в молчаливой пляске бессонницы. Я положил руку ей на спину, и думаю, что, успокоившись, она быстро уснула; я — нет.

До столицы провинции я летел на самолете. Путешествие длилось немногим более двух часов. Я прочитал газету, разгадал кроссворд и попытался привести в порядок мои заметки для выступления — доклада о работах Каблица.[1]

Когда мы приземлились, сильный ветер гулял по посадочной полосе. В самолете нам предложили сандвич и кофе, но мне все равно очень хотелось есть.

В холле аэропорта несколько человек встречали пассажиров нашего рейса. Мужчина в желтой куртке держал плакат с надписью: «Конгресс переводчиков», и мы — семеро пассажиров — окружили его.

Прежде чем мы успели обменяться приветствиями, мужчина в желтой куртке отвел нас к серому микроавтобусу с ветровым стеклом, защищенным металлической решеткой. Как только мы все расселись, он зачитал список с нашими именами, вычеркивая фамилии по мере того, как мы называли себя.

— Наум? — спросил он в конце, но никто не ответил.

Рядом со мной сидела худая и элегантная итальянка лет пятидесяти. Она достала из сумочки зеркало, чтобы убедиться, выдержала ли ее прическа борьбу с южным ветром. Правой рукой она поправила волосы и, решив, что состояние ее прически уже позволяет представиться, протянула мне руку.

— Я — Рина Агри! — сказала она, положив начало волне приветствий; мы обменялись рукопожатиями, представились друг другу, однако никто никого не вспомнил.

Когда представления завершились и общий разговор разделился на части, Рина Агри спросила, что я перевожу. Я рассказал ей о русских невропатологах из общества Каблица, работам которых я посвятил последние три года.

Как это бывает всегда, когда двое разноязычных людей, работающих в одной области, пытаются подобрать слова, чтобы понять друг друга и завязать разговор, мы занялись поисками общих знакомых среди других участников конгресса; мне понравилось, что она назвала Анну; теперь итальянка стала мне чуточку ближе. Она хорошо знала и Наума тоже.

— В последние годы мне приходилось вплотную работать с американскими бестселлерами, но я стараюсь не растерять интерес и к другим вопросам, — сказала она. — Я до сих пор переписываюсь с несколькими людьми, с которыми мы работали над «Историей перевода на Западе». Так я познакомилась с Анной и Наумом.

Я не видел их обоих уже, наверное, лет десять. В течение всей моей жизни я дружил исключительно с теми людьми, которые по различным причинам уезжали жить за границу: с теми же, кто оставался здесь, я не имел ничего общего, как, впрочем, и с теми, кто уехал. Я везде ощущал себя иностранцем.

Другие пассажиры обсуждали пейзаж за окном, точнее, полное отсутствие оного. По обеим сторонам дороги не было ничего — ни единого строения на восемьдесят километров. Только безбрежный простор низкой колючей растительности.

Беседа затихла к середине пути, но вновь оживилась, когда дорога пошла по берегу. Шофер вел машину молча, а когда ему задавали какой-нибудь вопрос, отвечал кратко и односложно.

— Вы раньше бывали в Порто-Сфинксе? — спросила меня Рима.

— Ни разу, — ответил я. — Даже не знал о его существовании.

Она достала из сумочки карту и не без труда развернула ее. Карты — это абстрактные версии местности; но в том путешествии все происходило с точностью до наоборот, и местность была абстрактной версией карты. Рина показала мне точку на берегу моря. Я поискал, но не нашел названия деревни.

Зеленая табличка у дороги сообщила, что мы въехали в Порто-Сфинкс. Сначала мы проехали мимо кладбища с железными решетками, окруженного серыми стенами, а потом — мимо маяка, имевшего заброшенный вид. Его окружала проволочная изгородь, одно из звеньев которой свалилось и открывало проход на внутреннюю территорию.

Ветер встряхивал микроавтобус. Тяжелое и серое море оставило на пляже полосу мертвых водорослей, которая в некоторых местах производила впечатление широкой прогнившей стены.

Из глубины салона раздался голос француза, который спрашивал об обещанных пальмах, солнце и пляжах с белым песком.

Микроавтобус остановился рядом с гостиницей. В отдалении, километрах в полутора, виднелись первые дома, растянувшиеся вдоль залива.

Отель полностью не соответствовал общему виду Порто-Сфинкса. Он строился как центр крупного туристического комплекса, который пока если и был, то в проекте. Отель состоял из двух корпусов, расположенных под углом к берегу. Первая половина была закончена и уже начала потихонечку приходить в упадок, во втором корпусе не было ни дверей, ни окон, ни законченной кладки. Огромный шит сообщал о продолжении работ, но не было видно ни машин, ни рабочих, ни строительных материалов. Над входом я прочел надпись, выполненную серебряными буквами: «Международный отель „Маяк“», — над дверью висели потрепанные и потерявшие цвет флажки.

Мы вышли из микроавтобуса и размяли ноги.

Я потянулся и повернулся к морю, приветствуя природу, однако холодный воздух вызвал у меня приступ кашля.

— В какой половине гостиницы мы разместимся? — спросила итальянка.

Позже, шагая со своим небольшим чемоданчиком по коридору, я убедился, что переход в другое крыло здания был закрыт — двери заперты на ключ, к стенам прибиты щиты с объявлениями, запрещавшими проникновение в недостроенную часть гостиницы, где только холодные номера и гнезда чаек.

Хулио Кун встретил нас в холле отеля. Мужчина почти двухметрового роста, он был одет как скалолаз. Он беспокойно вышагивал по салону в своих высоких ботинках, но при появлении нашей честной компании все его беспокойство вмиг улетучилось. Он обнял меня, и мы обменялись обычными в таких случаях словами: мы, мол, стоим друг друга, и могли бы встречаться чаще. Он назвал имена нескольких общих знакомых, в надежде, что я что-нибудь слышал о них за последнее время, и не осмеливаясь признаться, что сам ничего не знает о людях, о которых мы говорили. Кун был прирожденным организатором; не являясь блестящим специалистом, он тем не менее был способен развеять любые нелестные и туманные слухи, окружавшие его имя. Первое правило организатора — помнить обо всех, и Кун не позволил себе пропустить ни одного лица, ни одного имени.