Автобиография одной итальянской семьи - Санто Версаче

Когда я разворачиваю ленту памяти, я снова все это переживаю заново. Переживаю мучительную боль от потери брата. И ту жестокость, с какой нашу семью, всегда объединенную любовью и творчеством, заставили облачиться в траур. И ту невосполнимую пустоту, что осталась после смерти Джанни в истории моды, и прежде всего в судьбах стольких людей, друзей и незнакомых, знаменитых и безвестных.

Я снова вижу, как вхожу в Миланский собор в день похорон, назначенных на шесть часов вечера двадцать второго июля. Донателла вцепилась мне в руку, лицо ее закрыто вуалью. Я держусь изо всех сил и изо всех сил стараюсь поддержать ее. Нас окружают люди, много людей, но в этот момент мы с ней глубоко одиноки.

* * *

Насколько я знаю, ни в итальянском, и ни в одном другом языке не существует слова, которое означает потерю брата или сестры. Нет эквивалента понятиям «вдовец» или «сирота». Но боль утраты огромна, и я слишком близко с ней знаком. Может показаться абсурдным, но за всю жизнь мне лишь дважды довелось пережить эту боль. Мне судьбой было назначено дважды стать старшим братом, человеком ответственным, с головой на плечах, на которого всегда можно положиться. Когда мне было почти девять лет, а Джанни семь, умерла наша старшая сестра Тинучча. Я называю ее здесь уменьшительным именем, а полное имя было Фортуната, и ей еще не исполнилось десяти. Эта трагедия потрясла наших родителей и нанесла серьезную травму нам, малышам.

Я очень любил Тинуччу, и почему-то сейчас в памяти всплыла одна сцена. Это было зимой, и в Реджо-Калабрии[2] выпало много снега. Мы с Тинуччей, в теплых пальто, в шарфах до самых глаз, с террасы нашего дома с восторгом обстреливали снежками улицу. Я хорошо помню то простое детское счастье, что охватывало нас тогда.

Когда Тинучча заболела перитонитом, нас с братом отправили к родственникам. Ей становилось все хуже, держалась высокая температура, и врачи ничего не смогли сделать. С ее смертью надолго угас свет, освещавший наши детские дни. По желанию отца мы совсем недавно переехали на виа деи Корреттори и оказались далеко от нашего домашнего врача. Мама очень долго переживала и твердила, что, не будь этого переезда, Тинучча, может, была бы жива. Она все время плакала, испытывая к отцу безотчетную ненависть.

Все эти беды заставили меня быстро повзрослеть, и из мальчишки я превратился в маленького мужчину, не по годам разумного и зрелого. Со смертью Тинуччи моя участь старшего брата была решена окончательно, а характер сформировался внутри этой боли, которую я, как ни удивительно, умел преодолевать.

С этого момента я и стал на всю жизнь старшим братом для Джанни и для Донателлы, которая появилась на свет через два года после смерти Тинуччи и вернула улыбку на лицо мамы и на наши лица. Эта волшебная малышка заняла в семье место ангела. Мы ее обожали, и с первой секунды своей жизни она стала для нас младшей сестренкой, которую всем хотелось приласкать, оградить от бед и бесконечно о ней заботиться.

Тень Тинуччи, а затем и тень Джанни повсюду сопровождали меня, делая, может быть, излишне серьезным, даже угрюмым и очень негибким человеком в глазах многих. Во мне всегда живет бизнесмен, человек цифры. Это верно, однако за быстротой и трезвостью суждений предпринимателя всегда присутствует или, по крайней мере, должно присутствовать представление о мире, этике и моральных принципах, которые надо передать людям. Для меня ориентиром всегда служили люди просвещенные, такие как Адриано Оливетти[3]. Люди, умеющие завоевывать, но умеющие и возвращать завоеванное.

Представление обо мне как о натуре чрезвычайно цельной, всегда полагающейся на силу, рассыпалось в прах после смерти Джанни. Осмысление всего этого стало путем долгим, трудным и очень личным. За те двадцать пять лет, что прошли с того проклятого дня, я много раз от разных людей слышал один и тот же вопрос: чего мне недостает с уходом брата? Мне недостает его гениальности, его улыбки, вдохновения, а прежде всего – его любви. Время, которое, как известно, лечит, помогло мне справиться с утратой, и теперь, когда наступили лучшие дни, мне даже удается чувствовать себя сильнее, чем раньше, словно его незримое присутствие внутри меня удвоило мои силы.

Чего мне недостает с уходом брата? Мне недостает его гениальности, его улыбки, вдохновения, а прежде всего – его любви.

В день прощания с Джанни в Миланском соборе, когда мы с Донателлой входили внутрь, площадь перед Дуомо была залита ослепительно-ярким летним солнцем. А внутри без устали суетились фотографы, телекамеры еле успевали поймать в кадр знакомые лица с журнальных обложек, закрытые вуалями или черными очками. За оградительной лентой толпилась публика, пришедшая посмотреть на прибывающих, словно те шли по красной дорожке кинофестиваля: Джорджо Армани, Джанфранко Феррé, Карл Лагерфельд, Валентино, Наоми Кэмпбелл, Карла Бруни, Ева Герцигова, Миссиони и Каролин Бесет, Франка Соццани и Анна Винтур. И еще Стинг с женой Труди и Элтон Джон с Дэвидом Фёрнишем, который потом станет его супругом. Рядом с ними сидела знаменитость из знаменитостей того времени: леди Диана, а с ней – сопровождающая ее представительница из Лондона, девица с длинными рыжими волосами, которая мелкими шажками семенила перед принцессой, пока та шла к своему месту. В те минуты, когда все рассаживались перед началом мессы, по собору прокатился какой-то странный, потусторонний шум. Мессу должен был служить монсиньор Анджело Маджо. Наверное, всем было трудно даже подумать о том, что их сюда привело.

Потом кто-то обвинял нас, что мы устроили погребальное шоу, некое зрелищное дефиле перед священником. А дон Антонио Мацци намеренно поднял вопрос о том, что не следовало предоставлять помещение собора для церемонии погребения гомосексуалиста. Даже писатель Витторио Мессори дал очень жесткое определение происходящему: он написал, что траурная церемония, скорее, смахивала на гей-парад. Двадцать пять лет назад отношение к сообществу гомосексуалов, конечно, было совсем иным, чем сейчас. Меняется время – меняется и восприимчивость (или ее отсутствие).

Джанни хватило мужества публично признать себя геем. Сейчас сказали бы, что он «вышел за рамки». Он и вправду без обиняков высказался об этом в 1995 году в интервью ежемесячному журналу американского гей-сообщества «Адвокат».

Этот поступок могли бы расценить как показной, но на самом деле ничего подобного не произошло: Джанни был слишком умен, чтобы не понимать революционного значения своих слов, и прекрасно рассчитал, какой эффект они произведут. Он всегда смотрел далеко вперед. В том, что касается моды, антуража или «духа времени», он всегда был на шаг впереди. Ему