Триокала - Александр Леонидович Ахматов

и в конце концов договориться с ними относительно той местности, которую восставшие выбрали бы себе для поселения. Однако после своих блистательных побед над римскими войсками Спартак и его соратники отказались от первоначального плана. Зачем идти на север, в суровую глушь галльских лесов, когда на юге есть благодатный остров Сицилия, где их к тому же будут встречать как избавителей тысячи и тысячи невольников?

Спартак, будучи человеком здравомыслящим, никогда не ставил перед собой цель сокрушить Рим. Он прекрасно понимал, что его разношерстной, плохо вооруженной и недостаточно дисциплинированной армии это не под силу (разногласия и своевольство отдельных командиров погубили десятки тысяч восставших). Аппиан, автор «Римской истории», подчеркивает, что Спартак «считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в достаточной боевой готовности: ни один италийский город не примкнул к мятежникам; это были рабы, перебежчики и всякий сброд». Но для того, чтобы ввести римлян в заблуждение, Спартак объявил, что идет на Рим. На самом деле его армия, повернув на юг от реки Пад (По) в Северной Италии, даже не пыталась приблизиться к Вечному городу, хотя ей удалось еще раз разбить войска обоих консулов в Пицене и нанести серьезное поражение Крассу, которого сенат назначил главнокомандующим в войне с мятежными рабами. «Быстро и целеустремленно двигались спартаковцы на юг, – пишет П. О. Карышковский, автор «Восстания Спартака», считавший, что сицилийский поход был задуман еще до того, как восставшие появились в Бруттии (южной оконечности Италии), чтобы переправиться на Сицилию через Сикульский (Мессинский) пролив. Надо сказать, что в отличие от первоначального замысла Спартака его намерение обосноваться в Сицилии заранее было обречено на неудачу. Если бы Спартак увел свою армию вглубь Галлии, римляне, возможно, надолго оставили бы восставших в покое. Но борьбу за обладание Сицилией они вели бы до полного их истребления.

В романе встречаются слова «коммуна», «коммунистический» и даже «коммунист», что может навести на мысль, будто автор чрезмерно модернизует возникшие на короткое время производственные отношения в контролируемых восставшими областях Сицилии. Это не должно смущать читателя, потому что такие слова, как «commune» («общественное имущество»), «communico» («делаю общим», «делюсь»), «communis» («общий», «общее достояние») были весьма употребительны не только у римлян и латинян, но и у жителей сицилийской провинции, процесс романизации которых шел более или менее быстрыми темпами.

В Сицилии тогда был господствующим греческий язык, но можно с уверенностью сказать, что вторым языком там была латынь. В высших кругах провинциального общества ею пользовались наравне с греческим языком, тем более что сицилийская знать в описываемое время состояла в значительной мере из римских землевладельцев и откупщиков. Кстати, Цицерон слово «commune» часто употребляет в значении «община», «гражданское общество» и даже «граждане» (это слово он применяет по отношению к свободным жителям сицилийских городов, видимо, не желая называть их привычным «civitas» («граждане»), обозначавшим, как правило, римских граждан). Да и самих сицилийских рабов, хотя они в подавляющем большинстве своем были привозными, тоже коснулось римское влияние.

Вожди восстания Сальвий Трифон, а затем Афинион, провозгласившие себя царями, пользовались не эллинистическими, а римскими знаками власти: они появлялись перед народом в пурпурных тогах и впереди них шли ликторы, несшие на плечах фасции, пучки розог с воткнутыми в них топорами.

Если верить сообщениям Диодора (а почему бы и нет?), киликиец Афинион, один из главных вождей второго восстания рабов в Сицилии, человек большого мужества и незаурядного ума, стал первым и единственным в древней истории революционером, попытавшимся осуществить на практике идею коллективного труда и коллективной собственности. Ни до него, ни после ничего подобного не было. Во всяком случае, письменные источники не дают нам другого такого примера.

Во время первого восстания сицилийских рабов (138—132 гг. до н. э.) хозяйственная жизнь на острове не замерла совершенно благодаря рациональному отношению восставших к мелким производителям – владельцам небольших имений. Диодор пишет, что «восставшие рабы, разумно заботясь о будущем, не сжигали мелких вилл, не уничтожали в них ни имущества, ни запасов плодов и не трогали тех, кто продолжал заниматься земледелием». Таким образом, рабы вовсе не были какими-то безумными дикарями, способными только жечь, разрушать и грабить, иначе они не смогли бы в течение шести лет оказывать упорное сопротивление римским войскам, контролируя при этом значительную часть острова. Армия восставших, численность которой достигала более ста тысяч человек, вряд ли могла действовать столь длительное время в обстановке тотальной разрухи в стране, без необходимого снабжения.

Вторая сицилийская война рабов (104—100 гг. до н. э.), о которой пойдет речь в этом романе, происходила в условиях, когда большинство мелких крестьянских хозяйств было уже поглощено латифундиями богачей, в основном римских всадников. Снабжение многочисленной армии восставших теперь зависело от крупных хозяйств, в которых работали многие тысячи рабов, и первым обратил на это внимание Афинион. «Он не принимал в свою армию всех без различия восставших, – пишет Диодор, – но брал в войско лучших из них, а остальным приказывал оставаться на своей прежней работе и заботиться о своем хозяйстве, поддерживая в нем порядок. Таким путем доставлялось обильное продовольствие для воинов». Афинион убеждал продолжавших работать в захваченных господских поместьях невольников, которые должны были стать, по его замыслу, свободными сельскими жителями, объединенными в коммуны, что «необходимо беречь страну и находившихся в ней животных и припасы, как свои собственные».

Вполне вероятно, что у Афиниона был достаточно осмысленный план будущего социального и экономического устройства Сицилии в духе «военного коммунизма». Похожее мнение высказывают некоторые новейшие исследователи. «Возможно, что Афинион, бывший в рабстве управляющим поместья с 200 сельскохозяйственными рабочими, хотел… заложить основу государства, в котором земля была бы общей собственностью», – пишет немецкий писатель и публицист Гельмут Хефлинг в своей книге «Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима». Можно предположить, что Афинион рассуждал следующим образом: пусть простые сельские труженики спокойно ведут свои коллективные хозяйства, снабжая армию восставших продовольствием; что же касается населения городов, то паразитическая его часть должна исчезнуть – останется лишь ремесленный люд, производитель оружия, орудий труда и предметов широкого потребления.

Насколько Афиниону удалась его социально-экономическая программа в ходе ее реализации, источники не сообщают. Создаваемые им сельские общины должны были подвергаться постоянным нападениям продовольственных отрядов городов, отрезанных от путей снабжения, а также многочисленных разбойничьих шаек, которые рыскали по всей Сицилии в поисках добычи. Основная масса восставших, сосредоточенная в районе города-крепости Триокала и представлявшая единую военную организацию, в той или иной мере подчинялась требованиям Афиниона «беречь страну», не разоряя ее грабежами и погромами. Однако свободные бедняки, городская чернь, вели себя иначе. Используя смутное время, они объединялись в грабительские шайки и своими зверствами наводили ужас на мирных жителей. По словам Диодора, «бедняки из числа свободных предавались всевозможным бесчинствам и грабежам, бесстыдно убивая попадавшихся им рабов и свободных, чтобы не было свидетелей их безумия». Богатые виллы, превращенные восставшими в «коммуны» и снабжавшие их продовольствием, в первую очередь становились объектами разбойных нападений: грабителям там было чем поживиться. Нетрудно предположить, как страдали при этом совершенно беззащитные деревни мелких землевладельцев. Бандиты действовали под видом восставших рабов, и это наносило последним огромный моральный вред, потому что обыватели не делали между теми и другими никаких различий. Для большинства из них все восставшие и их предводители были обыкновенными разбойниками.

«В условиях второго сицилийского восстания, – пишет Г. Хефлинг, – было возможно даже создание своего рода коммунистического фронта всех нищих и угнетенных, т. е. рабов и пролетариев, но этого не произошло».

К этому нужно добавить, что армия восставших была добровольческая и состояла она в основном из сельских рабов, вырвавшихся на свободу не из символических, а реальных цепей и тюрем. Это были униженные и озлобленные бесчеловечной эксплуатацией истинные мученики рабства. Очень редко к ним присоединялись городские рабы, прислужники в домах своих господ, имевшие более или менее сносное существование и с высокомерием смотревшие на своих сельских собратьев по рабству, хотя