Эшафот забвения - Виктория Платова

Друг покойного Вольдемара, Володьки Туманова, в свое времяповесившегося на струне от карниза не без моего участия. Прошлое все-такирешило добить меня. Я посмотрела на Бубякина с откровенной неприязнью.

– Приятель. Только приятель, – выгнув губы, поправилФедя, порочно-красивый молодой человек, типичный дамский угодник со склонностьюк мелкой тирании. Понять это было несложно, стоило только взглянуть на егофизиономию. Именно такого опытного образца недоставало нам в нашейоднокомнатной кунсткамере.

– А это Ева. Я тебе о ней говорил. Ева – мойангел-хранитель.

– Похожа, – процедил Бубякин, неприязнь была обоюдной,я это видела.

– Не вздумай к ней клинья подбивать, – предупредилчестный Серьга, – удавлю.

Бубякин хмыкнул: никому и в голову не могло прийти подбиватько мне клинья – седая, плохо стриженная голова, общий абрис хозяйки приюта длябездомных животных, у таких женщин не бывает шансов.

– Не волнуйся, Серж, постараюсь держать себя в руках, –сказал он, вложив в реплику всю иронию, на которую был способен.

– Давно заседаете? – хмуро бросила я только для того,чтобы что-то сказать: судя по нескольким бутылкам водки и засохшим кускамколбасного сыра, скромное застолье продолжалось несколько часов.

– Выпей с нами, – попросил Серьга.

– Точно, – оживился гость, – едет чижик в лодочке,давайте выпьем водочки!

Вняв призыву, я вытащила из мойки граненый стакан, в полноммолчании налила его до краев и выпила, даже не поморщившись. Ну, что скажешь,Федор Бубякин, друг покойного Вольдемара?

– За знакомство, – произнесла я и утерла губы. Бубякинкрякнул, как будто водку выпила не я, а он сам, неприязнь в его глазахсменилась чем-то отдаленно похожим на восхищение: черт возьми, я все еще могупоражать людей. Пусть даже и таким экстравагантным способом.

Не давая ему опомниться, я снова разлила водку – теперь ужена троих – и смело чокнулась с Серьгой и Бубякиным.

– Чему обязаны визитом? – Длинный список украденногонехитрого скарба не давал мне расслабиться, за такими гостями нужен глаз даглаз.

– Федька на “Мосфильме” работает, ассистентомхудожника. Он несколько моих старых работ просит, им для съемок нужно, –радостно сообщил Серьга, – напрокат.

– Каких именно? – подозрительно спросила я.

– Ну, ты их знаешь, – в голосе Серьги послышались ноткибеспокойства, – “Шекспир на сборе хвороста”, “Шуты и кардиналы”… Ну, и еще паравещей. А щто?

"Шекспир на сборе хвороста”, надо же, только этого нехватало! Стилизованный, написанный в отвязной каныгинской манере, Шекспир смаленькой собакой у маленьких, измученных плоскостопием ног несколько разспасал меня от самоубийства. Лишиться этой картины вот так, за здорово живешь,я просто не могла.

– Да нет, ничего. – Я откинулась на спинку стула ипристально посмотрела на Бубякина, сохранявшего непроницаемый вид. – Только этоочень дорогие картины. Я бы на твоем месте. Серьга, хорошенько подумала, преждечем отдавать их в сомнительные руки. Можем навсегда с ними проститься.

– На что это вы намекаете, миледи? – запоздалооскорбился Бубякин. Очень мило, еще одно обращение, не забыть бы занести его напоследнюю страницу видеопрокатной тетради…

– Я не намекаю. Я говорю открытым текстом, – поправилая. – Как хочешь. Серьга, а картины я не отдам. Ты хорошо знаешь этого типа?

– Я попросил бы вас…

– А ты заткнись! – Я оборвала Бубякина, решив до концаотстоять свой шкурный интерес. – Ты хорошо знаешь его. Серьга?

– Ева, ты щто?! Федька классный мужик, мы с ним не одинлитр самогонища приговорили, – вдохновенно соврал Серьга.

– Ага-ага, из тех людишек, которые под этот самыйсамогонише скупали у тебя картины за бесценок. – “Покойная Роми Шнайдер” крепкодержала в руках вожжи моего плохого настроения.

– Да ладно тебе, – Серьга нащупал мои пальцы ипримирительно сжал их, – скажешь тоже, за бесценок. Я ведь не алеуткакой-нибудь, которому консервную банку за пушнину всучили. Не надо меня наноль множить.

– А почему тебе нужны именно эти картины? – спросила яБубякина. – Нельзя было обойтись экзерсисами дипломника ВГИКа? Или “Чернымквадратом” Малевича на худой конец? Для заднего плана любое цветовое пятносгодится…

– Я смотрю, твой ангел-хранитель подрабатываеткандидатом искусствоведения! При чем здесь пятно, миледи? Важно не пятно, важнаконцепция. Важна живописная деталь, которая играет на общий замысел, –снисходительно пояснил Федя.

– Ты случайно не у Гринуэя в съемочной группеподвизаешься? – высказала предположение я, мобилизовав весь свой полузабытыйкиношный опыт. – Это только он Северным Возрождением честному обывателю мозгипарит. И цитатами из Лукаса Кранаха Старшего.

– Повышаю тебя до докторов искусствоведения, – Федянаконец-то освоился с моим ерническим тоном и вернул подачу, – а раз так, тотебе должно быть известно имя Анджея Братны.

– Это еще кто такой? – Я слукавила, конечно же, яслукавила. Я знала это имя.

…Несколько недель назад вместе со Спиллейном для Серьги якупила последний номер “Искусства кино” для себя. Просто так, польстившись напревосходную полиграфию, а еще больше – на лицо с обложки.

Лицо Анджея Братны.

"Последний император” Большого стиля”, – гласиласамоуверенная, тисненная золотом надпись. Блудливые киноведы из редакциижурнала, обычно склонные к апокалиптическим преувеличениям, на этот раз попалив самое яблочко. У Анджея Братны действительно было неуловимо породистое лицочлена королевской фамилии: сухие, почти аскетичные черты, чистая линия скул,мощный лоб и чуждые страстям глаза. Только ноздри выдавали его – слишкомсовершенные, чтобы быть непорочными. Лицо затягивало, как затягивает хорошаякартина, и, помнится, я тогда почему-то подумала, что “Портрет Дориана Грея”мог быть вполне написан о нем…

Весь номер был посвящен его неожиданному триумфу на Каннскомфестивале: Братны привез туда свою дебютную картину “Танцующие тени”, снятую исмонтированную за гроши на умирающем “Мосфильме”. Кинематографическая сага оРоссии конца девяностых потрясла фестиваль, забывший на время о кулуарныхдрязгах, и Братны собрал урожай призов, самым невинным из которых была “Золотаяпальмовая ветвь”. Потом последовало еще несколько кинофорумов, калибромпомельче. Ему предложили постановку на одной из крупных студий Голливуда (поагентурным сведениям, Братны заинтересовалась “Коламбия пикчерз”) –фантастический шанс для новичка в большом кино. Но Братны неожиданно отказался.“Наплевать мне на вашу Америку, – самоуверенно заявил он на одной из своих пресс-конференций(очевидцы утверждали, что в оригинале был использован более крепкий глагол,предусмотрительно смягченный при переводе). – По-настоящему можно работатьтолько в России”.