Оскал фортуны - Юрий Иванович

Оставалось только одно: любыми средствами добраться до хозяев здешних земель. И доказать им свою незаменимость. Или… умереть!

Умирать не хотелось. Но и страха не было. Злость только! Очень сильная злость и ярость!

И когда плетка надсмотрщика опустилась ему на голову и стала подниматься для следующего удара, Виктор ударил сам. Со всей силы. Ногой. Прямо в живот более рослому, чем он, мужчине. Дыхание у того сбилось, но несомненная выучка сказалась. Чуть ли не падая от недостатка воздуха, он моментально выхватил меч. И стал вяло, с трудом отмахиваться от наступающего на него раба, отходя вправо. Чем и отвлек взбунтовавшегося Виктора от своего товарища. А тот очень тихо, но быстро подбежал сзади и обрушил на глупую голову весьма внушительную дубинку. Виктор с ревом повернулся и даже успел нанести сильный хук справа в челюсть нового противника. Но и только. Тут же получил сзади еще один удар по голове плоской стороной меча.

А потом его били. Очень долго. Чем попало. В затуманенном сознании только и проскользнуло: все прибежали! Данное воинское подразделение, по всей видимости, сформировалось давно, и поэтому каждый из них возмутился дерзким поведением раба, его попыткой нападения на их боевого побратима. Скорей всего именно это его и спасло: желающих попинать ногами стало так много, что они мешали друг другу. И тратили силы и злость на то, чтобы подобраться к жертве. Надсмотрщиков разогнал по местам лишь грозный окрик командира, который по невероятной случайности оказался в данный момент именно на этом участке полевых работ.

Истерзанное тело в назидание другим оставили в окровавленной пыли. И очнулся Виктор только вечером, когда его швырнули на телегу с инструментами. Боль захлестнула его тяжелой волной, и он зашевелился. Чем весьма удивил всех. Его занесли в барак и закрыли, как всегда. Соседи по бараку решили, что Виктору осталось пару часов жизни. И даже воды ему не принесли…

А утром пришла расплата! Нет, не для надсмотрщиков. А для тех, кто за месяц так и не смог найти общий язык. Тех, кто не желал хоть чем-то помочь своему ближнему. Для рабов!

Ворота открыли на час позже. Но не надсмотрщики. Они скопом стояли возле своей небольшой казармы во главе со своим насупившимся высокорослым офицером и выглядели безучастными зрителями. Командовали построением рабов люди в кожаных доспехах. Они обладали мощной статью, резким гортанным выговором и непереносимым даже для рабов кисло-затхлым запахом. На головах у них были особенные шлемы: островерхие, со свисающими чуть ли не до пояса пышными султанами какой-то травы.

С хозяйской последовательностью они осмотрели всех рабов, рассортировали по группам и надели им на руки некое подобие наручников. Но не стальные, а из прочного дерева цвета спелой вишни. Каждую группу соединили длинным канатом, продетым сквозь наручники. И только после этого выдали, как обычно, по полбуханки хлеба.

Виктор все это время просидел в бараке, возле самых ворот, сквозь щелочки распухших глаз разглядывая происходящее во дворе. Сначала и его пытались поднять пиками копий, плетками, пинками. Но, увидев запекшуюся кровь по всему телу и болтающиеся, словно у куклы, конечности, оставили в покое. Один из «вонючих», как мысленно окрестил их для себя Виктор, гаркнул что-то укоризненное в сторону надсмотрщиков. Но те в ответ только безразлично пожали плечами. А как Виктор страстно хотел уйти из этого барака! Пусть даже с «вонючими»! Лишь бы вырваться из этого пекла!

Но не мог вымолвить ни слова из ссохшегося горла, исторгнуть даже хрипа. Не мог сделать просительного жеста. Пришло жуткое осознание, что умирать он будет здесь. Разум затмила горькая мысль, что удача окончательно отвернулась от него, не давая ему и тысячной доли шанса на выживание.

И как ни странно, но в тот момент, когда колонны рабов тронулись, группами привязанные к лошадям, некоторые несчастные оглянулись и посмотрели на Виктора со звериной ненавистью, злостью и… завистью. От этих взглядов что-то в его груди оборвалось, в сознании лопнула некая струна предвидения, и он вздохнул с облегчением. В каком-то призрачном сиянии ему вдруг привиделось прекрасное лицо фортуны, на котором вместо улыбки кривился жуткий оскал: «Ты еще поживешь!..»

И уже без удивления наблюдал, как заметались воины-надсмотрщики, собирая свои пожитки и приторачивая к седлам свертки, сумки и баулы. Как они все до единого радостно вскочили в седла и понеслись в другую сторону, к горам. Никого не оставив возле барака и совершенно позабыв про умирающего раба.

Какое-то время Виктор мысленно смеялся над предоставленной ему полной свободой. Но поднявшееся солнце наползло жгучими лучами на его измученное побоями тело и начало припекать. Умирать на такой жаре ему не хотелось. Попробовал переползти в тень. Но даже на четвереньки встать не удалось. Тогда он просто стал перекатываться с боку на бок. Через какое-то время услышал шум воды и покатился дальше на этот звук. Все его бросили! Но свинцовую трубу не забрали! Бегущая из нее прохладная вода давала надежду или могла принести хотя бы более легкий конец.

Его нашли только на следующий день. Живущие в этих местах крестьяне вернулись на свои поля с семьями, пожитками и нехитрым скарбом. И принялись наводить порядок в помещении, которое они два года опять будут использовать для сельскохозяйственных нужд. Хотели просто закопать найденного посреди сарая человека, так и не добравшегося до воды. Уже и яму наспех вырыли. Но одна из женщин на всякий случай приложила ухо к груди и с удивлением воскликнула:

– Да ведь он живой!

Неделю Виктор пробыл в тяжелом, бессознательном состоянии. Еще неделя прошла в титанических усилиях вначале вспомнить, а затем и осознать все, что с ним произошло. Осознать себя как личность и привести мысли в порядок.

В начале третьей недели он начал говорить. И первое, что ему удалось втолковать присматривающим за ним детям, что он хочет понять местный язык. Для мальчика лет восьми и девочки лет десяти стать учителями не составило особого труда. И они наперебой стали учить чудом избежавшего смерти человека всему, что знали сами. Утром и вечером появлялись взрослые. Осматривали заживающие раны на теле Виктора, удовлетворенно кивали головами и поощрительно улыбались. Не прислушиваясь к словам больного и игнорируя его попытки с ними поговорить. И только когда Виктор смог выходить на двор к концу первого месяца своего лечения, он понял, почему взрослые не особо им интересовались. Они работали почти так же много, как и рабы. Целыми днями. Но зато считались свободными да одевались и питались лучше.

Но вся их жизнь за редким исключением – только работа в поте лица и никакой особой радости. А уж тем более развлечений.

И Виктор возблагодарил небо за бесхитростную доброту этих крестьян. За то, что они его выходили и не дали умереть.

Еще через две недели он уже пытался помогать по хозяйству по мере своих возможностей. Что было встречено весьма благосклонно. И каждую секунду старался находиться хоть с кем-то рядом. В первую очередь из-за желания выучить язык. Очень скоро знания детей, его постоянных спутников и опекунов, истощились, и он стал сопровождать взрослых. Крутился на кухне, помогал в мелких починках. Чуть позже стал оказывать посильную помощь в поле. К сожалению, кость на правой руке после перелома срослась неправильно, и он мог ею орудовать только на треть прежних возможностей. Он с трудом удерживал даже уголек, употребляемый для собственных записей. Виктор очень удивился, когда узнал, что у этого народа почти отсутствует письменность. Лишь в городах имелись предметы, напоминающие не то книги, не то цветные картинки. Счет велся ладонями, а для того чтобы изобразить число двадцать, рисовали кружок, внутри три точки – глаза и нос, и черточку – рот. Что обозначало – человек, у которого в сумме двадцать пальцев. Число сто обозначалось пятью несуразными рожицами.