Мёд - Надежда Лидваль

покатили по улицам, счастливые своей скоростью, — все, кроме белого ГолАЗа Игоря и Инги. С утра замдиректора по перевозкам вызвала их к себе и положила перед ними такую бумагу:

«Заявление

Модификациями вашего салона я нанёс себе тяжёлую физическую травму и непоправимый моральный вред. Хрустальная ваза с конфетами оказалась не закреплена и при резком торможении разбилась прямо о мой нос, хотя я ничего ей не сделал. Прочие пассажиры не проявили ко мне никакого сочувствия, за что их непременно настигнет вселенская кара. А кондукторша — та вовсе отвергла мои чистые поползновения и вообще бездушная тварь».

— Потеря менее двух зубов и менее одного сантиметра языка не страховой случай, — сказала замдиректора. — Но товарищ явно сумасшедший, поэтому от него чего угодно можно ожидать. Сегодня вас со смены снимаю. С завтрашнего дня вместе вы не работаете. И чтоб к вечеру весь свой цирк на колёсах прибрали. Нечего машину засорять.

Вместо рейса по холодному белому городу Инга возвращала автобусу его заводскую красоту: срывала мишуру, отклеивала снежинки, смывала искусственный снег с окон. Когда часы отвинчивала, показалось, что вроде как Леонид за намыленным окном мелькнул: что-то бурое и сгорбленное юркнуло за боковое зеркало и пропало. А может, просто пена так блеснула. Инга снова окунула тряпку в ведро.

Оставалось только столик разломать, да без Игоря было не справиться: прибит крепко, на века. Придётся ждать. Только Инга села на голое пластмассовое место кондуктора, чтобы отдохнуть, как прибежала диспетчер:

— Слышала? Игорь твой лежит там, встать не может. Подрался из-за автобуса: ключи не хотел отдавать.

Инга подходит к диспетчерской, а у дверей — толпа дышит паром и смятением. Игорь в середине лежит — у него теперь и второго уса не хватает. Он, Ингу увидев, тянет к ней разбитую в кровь руку. Та опускается рядом с ним на колени. Игорь отдаёт ей термос и говорит:

— На вот. Забери. Мёд. Сам варил. Там под сиденьем две бутылки. Пей. Рассказывай теперь ты про Великого Оленя. А я всё.

И замолчал.

Когда скорая уехала, Инга поднялась в кабину водителя, рукой под сиденьем пошуровала — и вытянула оттуда одну глиняную бутылку, а больше ничего не нашла. Откупорила — бутылка выдохнула пряным забродившим мёдом.

Пришли мужики доламывать столик. Пока они возились в салоне, Инга вышла с бутылкой и термосом на снег. «Зима никуда не спешит», — любил говорить Игорь. Люди неповоротливо переваливаются в шубах и пуховиках, шины старательно перемешивают снежную кашу, время замерзает в воздухе и оттаивает только там, где на него дышат паром изо рта. Самое правильное — уснуть на всю зиму, отправиться до оттепели к Великому Оленю под брюхо, а если никак, если тут дом, там работа, то хотя бы послушать сказ, приправленный мёдом поэзии, вдохнуть холодное время — пусть согреется внутри и быстрее побежит.

Но тому, кто рассказывает, тому, кто пьёт мёд, спать никак нельзя. У того не сон, а пепел в голове — бесформенный, сыпучий, лёгкий. Такая плата за мёд. Инга вспомнила свои хворые сны. Хотела зевнуть, но не смогла, подавилась зевком. Представила, как будет вместо Игоря ткать слова. Голос у Инги поставленный: хватит, чтобы зимний сказ проплыл от передней площадки до задней и не истончился, не порвался, не слипся. Так, как Игорь, рассказать она точно не сможет, даже если повторит всё до последнего звука. Но если хлебнуть мёда вот прямо из этой бутылки, наверное, слова сами собой начнут сплетаться в мороженые узоры. Если хлебнуть мёда.

Инга отвинтила крышку термоса, потом вынула пробку из бутылки. Термос взяла в правую руку, бутылку в левую — и вылила весь напиток в снег. В тот же день она уволилась и в автобусах с тех пор каталась только как пассажир, да и то редко.

А вечером где-то на окраине города, где псы воют по-волчьи, на кухне в четыре квадратных метра сидел Леонид с глиняной бутылкой и видел над собой бесконечный космос, а ещё выше — оленя. Зверь покачивал головой, поводя заснеженными рогами.