Тайна Эвелин - Имоджен Кларк

не могут оставаться безмолвными, почему не получается их скрыть? Она представила, как мать лежит в соседней комнате в темноте и ждет очередного кошмара дочери, чтобы к ней наведаться, пока отец похрапывает рядом, ни о чем не подозревая.

– Все хорошо, мама, – отозвалась она, скрыв раздражение и изобразив спокойствие. – Ложись и спи.

Она слышала, как мать возвращается к себе, оставив дверь своей спальни приоткрытой. Так вот какое оно теперь, ее будущее: неспособность провести ни одной ночи так, чтобы не ожили все подробности трагедии, да еще под наблюдением матери, стерегущей ее, как ястреб. То еще будущее!

Но разве можно было ждать чего-то другого? Пип погубила чужую жизнь, и расплатиться за это можно было только утратой своей. Дознание установило, что она не несет юридической ответственности за гибель мальчика: произошла трагическая случайность. Но что это меняет? Она знала, что случившееся было ее ошибкой, и не могла представить, что когда-нибудь сумеет себя простить. Чувство вины было ее постоянным спутником, ни на секунду не позволяло забыть о содеянном. Собственная жизнь, изуродованная паникой и виной, казалась ей справедливой расплатой: жизнь за жизнь.

Она снова растянулась на холодной мокрой простыне, готовая пролежать без сна до утра.

В какой-то момент ее, наверное, все же сморил сон, но в него ворвался запах горелого. Проникший в ноздри едкий запах заставил ее открыть глаза. Что-то горит? Нужно бежать? Потом она вспомнила, что находится в родительском доме. Просочившийся в ее комнату запах свидетельствовал о том, что мать жарит тосты на завтрак. Некоторые вещи никогда не меняются. Пип с раннего детства помнила старую газовую плиту в кухне и твердо знала, что тосты надо доставать из духовки вовремя, но почему-то они всегда подгорали.

Она встала, накинула халат и спустилась вниз. Чем ближе кухня, тем сильнее становился запах горелого. Мать, окутанная дымом, соскребала ножом гарь с противня. Отец и его помощник по ферме Джез завтракали за дощатым столом, как будто не замечая дыма.

– Доброе утро, – сказала Пип.

Мать оторвала взгляд от горелого куска хлеба и посмотрела на нее.

– Я сожгла проклятый тост, – сказала она. – Кот принес мышь, вот я и… – Она грустно пожала плечами, завершая оправдания. – Больше хлеба нет, придется идти в магазин.

– Ничего не меняется, да, Пип? – весело подал голос отец, не отрываясь от колбасы. – Зато полно бекона. Сядь, поешь с нами, пока мы не разошлись.

Джез, подбиравший коркой хлеба остатки яичницы с тарелки, поднял глаза и немного подвинулся вместе с табуретом, освобождая ей место. Пип проигнорировала его широкую дружелюбную улыбку, вернее, сделала вид, что не заметила. В детстве они дружили, и теперь он все время пытался с ней заговорить, но у нее не было сил на разговоры, как не было, если быть честной, и интереса к возрождению былой дружбы. Джез – часть ее прошлого, а в настоящем она в нем не нуждалась. Зачем? Пип не собиралась задерживаться здесь надолго, да и общих тем у них не осталось. Подростками они общались, но она сомневалась, что у них до сих пор сохранилось что-то общее. Начать хотя бы с того, что он довольствовался работой на ферме, в считаных милях от места, где вырос, в то время как Пип создала себе в Лондоне жизнь мечты; Джез ей нравился, но тратить время на возвращение прежней дружбы значило бы отдавать больше, чем она могла сейчас в себе наскрести.

– Ничего, – сказала она матери, – я не голодна. Попью чаю, и хватит с меня.

На самом деле ей хотелось кофе, добротного отфильтрованного кофе собственноручного помола, но мать могла предложить только выдохшийся растворимый из банки, стоявшей на окне месяцы, а то и годы. Здесь никто не пил кофе, банка предназначалась для гостей. После двух-трех чашек этой гадости Пип решила довольствоваться чаем.

– О, Пип!.. – отозвалась мать, выразив этими двумя словечками всю отразившуюся на ее лице тревогу. Пип уже устала причинять родителям головную боль, но у нее не было энергии, чтобы это изменить.

– Нельзя идти в магазин на пустой желудок, – продолжила мать. – Поешь овсянки или хотя бы съешь вареное яйцо. – Она посмотрела на обугленный кусок хлеба, разжала пальцы и уронила его на противень. – А вот с тостами беда… – Она устало улыбнулась.

– Честно, мам, не надо, – сказала Пип, наполняя чайник и ставя его на горячую плиту. – Мне хватит чая.

Мать с досадой фыркнула, но не стала развивать тему.

– Я думал, мы больше не зовем тебя «Пип», – сказал отец, заставив дочь сконфуженно опустить глаза. – Слыхал, Джез? – продолжил отец. – Стоило нашей Пип уехать, как она заделалась «Роз». Мы знать ничего не знали, пока к нам не приехал погостить ее дружок Доминик. Он назвал ее «Роз», и я не понял, к кому это он обращается.

– Я пользуюсь этим именем на работе, папа, – объяснила Пип, не желавшая возвращаться к этой теме. Она пыталась приучить родителей к своему новому имени, когда впервые наведалась домой, в Суффолк. Мать сначала старалась, но в итоге потерпела неудачу. Отец до сих пор не мог переварить этот факт и часто к нему возвращался.

– Пип получила при крещении два имени, – кротко молвила мать. – Пусть сама решает, каким пользоваться.

Пип ответила матери признательной улыбкой, но та уже отвернулась к плите, для Пип остался только след обиженного выражения на ее лице.

– А я никак не пойму, что плохого в «Пип», – не унимался отец, хоть и перешел на бормотание.

Пип показалось, что Джез не сводит с нее глаз, но она не стала это проверять. Не хватало, чтобы и он ее осуждал!

Мужчины закончили завтрак и со скрипом отъехали на своих табуретах от стола. Джез шумно сделал последний глоток чая и отнес чашку и тарелку в раковину. Отец чмокнул мать в щеку. Оба обулись и отправились на работу.

Пип сняла с крючка кухонное полотенце и принялась вытирать вымытую матерью посуду. Потом, неосознанно перемещаясь по кухне, она аккуратно расставила все по полкам – а ведь треть ее жизни ее дом был не здесь. Ее не переставало удручать, как просто оказалось снова вернуться к жизни на ферме. У нее ушло десять лет на то, чтобы отсюда сбежать, чтобы воплотить в реальность свои мечты, – и вот она снова там, где начинала, снова помогает в благотворительной лавке и вдыхает гарь от сожженного матерью завтрака.

Мать раскладывала яйца из ведерка по картонным ячейкам. Семья всегда продавала излишки того, что призводила, складывая их в контейнер в конце проселка, куда