Смотри на меня - Маша Малиновская

— Переживать? — она всхлипывает. — Я как дура… а он… На колени меня в какой-то коморке поставил, а потом «Спасибо, крошка, ещё пересечёмся»!

Ого. Ну, Вертинский, зачем же так. Хотя он же уже не в первый раз так поступает с девушками. И они это знают. Тем более, я Лилю отговаривала и предупреждала. Он блядун и засранец, это не секрет. Почему каждая считает, что именно она станет для него особенной?

Я пытаюсь успокоить подругу, даже приобнять, но она откидывает волосы и, презрительно глянув на меня, повергает в шок:

— Отвали. Ты разве не поняла, почему я таскалась с тобой? Мне нужно было подобраться к Верту!

Я отшатываюсь. История повторяется. Меня снова используют как трамплин в своих попытках заполучить популярного парня.

Ничего не говорю. Разворачиваюсь и ухожу. Мне так обидно, что едва сдерживаю предательские слёзы. Интересно, а Наташа тоже с какой-то целью дружит со мной?

— Может, всё-таки пива? — на пути снова вырисовывается один из тех парней, опять предлагая стакан.

— А давай! — выхватываю и начинаю пить залпом.

Напиться — прекрасная идея. Никогда этого не хотелось, бесили люди, что думают, что так можно что-то решить. Но сейчас я их, кажется, понимаю. Алкоголь проблем не решает, а помогает абстрагироваться от них хотя бы на время.

За этим стаканом идёт ещё один. И парень этот уже не кажется таким неинтересным. Наоборот.

Спустя время, даже не определить какое, становится весело. В теле появляется лёгкость, хочется смеяться. Даже без причины. А потом лёгкость превращается в странную тяжесть. Кажется, будто даже веки открывать и закрывать тяжело. Мысли путаются, но я всё осознаю.

— Ты какая-то уставшая, малышка, — говорит парень, что предложил выпить. Как его там? То ли Вадик, то ли Владик. — Пойдём, отдохнёшь.

Он берёт меня под локоть и куда-то ведёт. Всё будто в тумане, но через него, хоть и слабо, всё же пробивается красный свет опасности.

— Нет, не хочу, — вытаскиваю руку, но она почему-то не вытаскивается.

— Да ладно тебе.

От толчка в бок я пошатываясь, но не падаю, потому что меня и с другой стороны ловят под локти, а потом куда-то увлекают.

Мне плохо, ноги сами почти не идут, мне даже слюну сглатывать едва сил хватает. А она во рту копится и копится.

Тут светло, глазам больно. Ванная, кажется. Щёлкает щеколда изнутри. Я и двое парней. Как в жутком фильме, и даже оттолкнуть их нет сил.

— Давай, лапуля, иди сюда.

Эти твари ржут, говорят пошлости, пару раз толкают меня друг другу. Хочется закричать, но даже беззвучно заплакать не получается. Язык распух во рту, став жутко неповоротливым. Мозг с треском, но работает, а вот тело словно на автопилоте.

А потом один хватает меня сзади и задирает кофту, сдёргивает чашки лифчика вниз, а другой фоткает на телефон. Лифчик возвращают на место, но руки не убирают.

— Пустите… — получается прохрипеть кое-как.

Туман затягивает сознание, и я пропускаю, в какой момент здесь появляется ещё кто-то.

— Вы совсем дебилы?

— А чё такого, Славик? Весело же. Мы ничего такого не делаем.

Ржут. Так противно и неприятно.

— Это соска Верта, если ты не в курсе, придурок. Он тебе за это яйца оторвёт, предупреждал же на счёт неё.

— Бля, я не знал!

— Ему будет насрать, знал ты или нет.

Они ссорятся, кричат друг на друга, а я совсем отъезжаю от реальности, сползая спиной по стене, к которой меня приставили. Кажется, кофта сбилась под подбородком, но одёрнуть её сил нет.

— Оставь её, спрячь в ванной за шторкой, пусть проспится. Она обдолбанная, утром всё равно ничего не вспомнит.

— А если вспомнит?

— Молись, чтобы это было не так.

Я остаюсь в тишине. В ванной, куда они меня запихнули, холодно и неудобно. У меня наконец получается тихо плакать. Мысли бродят как в глухом тёмном лесу. Голова неподъёмная. И не очнуться, и не провалиться в забытье.

Последнее у меня выходит только когда я спустя какое-то бесконечное время чувствую знакомый запах и тепло. Выдыхаю, уткнувшись носом в знакомое плечо и проваливаюсь в темноту.

— Ты принёс нашатырь?

— Да, держи вот.

Резкий запах врывается в ноздри, заставляя встрепенуться как от пинка. Ну и вонь!

— Убери! — пытаюсь оттолкнуть, но руки не слушаются.

Круговерть перед глазами будто кто-то резко останавливает, и к горлу подкатывает тошнота.

— Её сейчас вырвет, Верт.

И да, меня выворачивает. Будто и правда наизнанку. Я не помню, чтобы у меня когда-нибудь так сильно сжимался желудок. Кажется, будто его сейчас вытолкнет наружу вслед за содержимым, а рёбра схлопнутся внутрь.

— Молодец, Конфета, давай ещё раз!

Чувствую, как больно стягивают волосы на затылке, вынуждая наклониться ещё раз. Я вообще не люблю, когда кто-то трогает мои волосы, но сейчас это уж точно не на первом месте.

После того, как меня рвёт второй раз, спазмы стихают, но появляется крупная дрожь, сотрясающая тело. Мне так холодно, что я даже челюсти разжать не могу.

Влажной рукой мне проводят по лицу, прикладывают к щекам снег, заставляя резко вдохнуть.

— Иди сюда.

На плечи ложится мягкая тяжёлая ткань, куртка, судя по всему. Она пахнет приятно и очень знакомо. Безопасно.

— Теперь пей.

Губ касается что-то горячее и приятно пахнущее. Я делаю глоток и, наконец, нахожу силы открыть глаза. Картинка с трудом, но складывается. Я уже в машине, на заднем сидении. С переднего, развернувшись, смотрит Семён Звягин — друг Егора, а сам Егор сидит рядом, обнимая меня, укутанную в его куртку. Смотрит сосредоточенно, напряжённо сведя тёмные брови.

Я в безопасности. Даже дышать становится легче. Дрожь немного отпускает, позволяя дышать свободнее, наконец расслабить сведенные в спазме плечи.

— Кто? — спрашивает он грозно, заметив мой осознанный взгляд.

— Не помню, — мотаю головой едва-едва, но даже от этого движения мир пошатывается.

— Верт, она вряд ли так накидалась сама, скорее всего «пыли» подсыпали.

— Вижу, — отвечает хмуро.

Егор берёт меня за подбородок и поворачивает лицо к себе, смотрит встревоженно.

— Юль, что ты помнишь? Тебя не… не тронули?

— Всё как в тумане, — не узнаю свой голос, настолько он сейчас севший и хриплый, — но нет, не тронули, это помню. Но, кажется, сфоткали, — мне так стыдно перед ним, хотя мы многим делились с детства, и я опускаю глаза, — почти голую.