Ряби в спорах - Алексей Витальевич Величко

такое общение не поймёт, ничего, словом, хорошего, с какой стати маргиналам приветствовать своих старинных приятелей, на самом деле основательно подзабывших их, и их же с ними облик в придачу к своему… Разрушать древнюю традицию, прокладывая древние тропки для любителей-звероловов. Лейтмотив в простом, и зачем тогда я ловлю этих остроухих, если и впрямь возврат на предыдущий уровень стать звероубийцей и звероненавистником привёл его к одиночеству, но постойте, он ведь сам к нему и стремился… В общем и целом вопросы… Порой всего лишь вопросы. Косность мышления выдавала его с головой, надо ли принимать какое-то единогласие, если когда-то он пошёл от обратных мотивов, они то и заставляют его возвращаться к реальности. ЗАЧЕМ БЫЛО любить, чтобы потом ненавидеть эти мелочи. Последки озарений означали примерно около получаса предзакатного солнца, розово-багряное небо играло всполохами в верхушках елей. Оставалось жить по наитию, он встал и отправился обратно в чащобу, зная, что не успеет обойти все силки. По ходу раздумывая и кряхтя, не понимая, что уже скоро сумерки заберут, поднимут квинтэссенцией здешних истоков и тайн, именно тайн никогда не существовавших легенд…

«За умудрённостью старость встречая с упоением в закуте своём. Храня число былин об заклад, не втянутым страждой быть им в свет запрещает, последний с пороком в роду, в разбитой ладье на причале, айда в унисон его импульс отсчётный слывёт в злоключён, чёлн пришвартован, пульсации вехами жизни в нём, да образом перетрясён. Аморфно до избавления охоч, как жилится до сродни, так же самовластием могуч. Столб под кровлею столь тяжким бременем, потоком зарева во плоти в том рдении небесном не кажет только наивства, сколь оным ниспадение дает».

«Конгениально, – промямлил Мэйджис, – хотя и попахивает тарабарщиной». Да с какой стати вспомнились эти строки? И куда их пристроить? Оставить в черновике или доработать и опубликовать как стих? И почему его дни будто слизывают друг друга, какая цель повторов одних и тех же занятий, и о каком, собственно, издании могла идти речь. Кому это нужно и, самое главное, где. Теперь к вопросу о злосчастном собирательстве. Веранда была пристроена к дому не для сонных вечерних посиделок, скорее всего напоминала гараж или сарай открытого строительства, по прямому же назначению являла собой заготовительное пространство, заваленное инструментом, заставленное бочками и ящиками, под потолками томно ждущими рядами висели веники разных древесных пород, стояла софа, сувениром в углу прислонён якорь, стену возле окна украшали большие лосиные рога, Мэйджис нехотя окинул взглядом всё то, что ему, кстати, не особенно сильно импонировало, весь этот бардак и хлам, однако ж мысли о заготовках отгоняли все дурные. Твердотопливный котёл необходимо было заправить дровами, которые предстояло наколоть… «Baboom», – сыграло на перепонке эхо, похоже на разрыв снаряда, Мэйджис приготовился к новому. По ощущениям будто барабанную перепонку сжали в тот самый барабан, только очень маленький, можно сказать, просто малюсенький. А вот и второй… К нему он оказался готов, второй хлопок был скорее из мелкашки, чем из двух стволов 12-го калибра, и почему каждый выстрел на его территории отдаётся такими душераздирающими болями? Уже на бегу хватая ружье, загребая патроны со стола, проверяя свой объёмный фунтовый кинжал, Мэйджис поймал себя на мысли, что сидит, обнявши голову обеими руками… В прошлый раз это было как в бреду.

– Как в бреду, – повторил Мэйджис, сейчас иначе, словно разряд молнии после её, собственно, появления.

– Не может же это, в конце-то концов, не быть, если даже эхо в долине довольно-таки ощутимо…

– Нет, тут ошибки быть не может просто… совсем просто…

Похожее на джунгли марево двигалось под ветром ярдах в трёхстах от Мэйджиса, ельник, если приглядеться, и почему так странно и действительно меняет цвета, будто приспосабливаясь к больной фантазии.

– Моё воображение явно не ищет лёгких путей, – говорит Мэйджис. – Надо что-то принять – и бегом, пока это что-то не вышло на большую охоту – охоту на него. Да, то есть на меня, не могу я поддаться на это снова.

Рука сама тянется к полке в тумбе, где разбросана вся его любимая фармацевтика, панацея, как считает Kichborbn, в более широком смысле панацея для общего здоровья и одновременно от здоровья, но душевного. Совсем не так давно медикаментозный опыт начался с маленькой дозировки, сейчас доходил до небольших горстей, причём седативные препараты приходили на смену антипсихотикам. Эти захваты прямые и обратные, открывающие и закрывающие, дофаминовые и серотониновые каналы и прочая дребедень, в этом Мэйджису хоть и приходилось разбираться, он поднаторел в старой доброй пробе, то есть привычке, примерно даже представляя, как и с чем мешать таблетки из его ассортимента. Снятие побочных симптомов болезни он полагал возможным для современных нейролептиков (выстрелы он относил к этому), по крайней мере, желательное применение в этой сфере было вычитано из инструкции. Выпив две таблетки, Мэйджис накинул разгрузку, сунув в неё нехитрый скарб, окончательно стал успокаивать себя, надо было решиться на пробежку, дойдя до входной двери, схватился за ручку, опустив голову, начал делать сильные вдохи, силой воли и нервным перенапряжением больше похожие на спазматические, понимая, что лечиться сегодня будет психотропами и кроссом, а это прямой путь до припадка или инсульта. В его годы мысли о самосохранении приходят сами собой, часто, как сейчас, в какой-то больной и извращённой форме.

– Господи, опять потоки сознания, – взмолившись и почти отдышавшись, охотник всё-таки поворачивает дверную ручку и выходит, слегка прищуриваясь на божий свет…

Глава 2

«Природа как природа, если не вдумываться, можно и не наслаждаться», – подумал Мэйджис, теряя из виду самое важное, то, что уходило безвозвратно с приёмом препарата, или, соответственно, принимать за должное, что сотворено было миллионами лет, пережило всякие дрязги и в своём первозданном виде просто обязано сводить с ума, надо ещё больше проводить вне дома, отдавать должное этой данности, особенно закат, полноразмерный, если можно так выразиться, широкоформатный, являющийся прямым завершением трудового дня, глотки чего-то нового, хотя по смыслу это скорее забытое старое. Запах хвои пропитывает насквозь, такой чужеродный, сладковатый, напоминающий приезжим об ионизирующем наполнении леса. «Да, – подумал Мэйджис, – приезжие здесь большая редкость, можно сравнить с сообщающимися сосудами, когда из из одной колбы жидкости никак не попасть в другую, пока в ней не появится нужное давление».

Да, сравнение научное, грешно на фоне алеющего заката оперировать такими.

Почему Мэйджис любит пройтись один именно в это время, губа у него не дура, не то чтобы позвать с собой какого-нибудь друга, фронтового, например, навестить, так сказать, вспомнить былое, хотя бы Сайнтера.