Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - Андрей Добров

– Ну? – громко спросил мужчина во фраке. – Водку пьешь, Гиляровский?

– Пью, – кивнул я.

– Так и пошли!

Я последовал за ним, стараясь не показывать удивления. Всякое я повидал в своей жизни, но увидеть пьяного, едва держащегося на ногах миллионера Елисеева – такого мне еще не доводилось! Григория Григорьевича Елисеева в Москве, конечно, знали – еще бы! Наследник огромной торговой империи, чей дед был когда-то простым крестьянином, продолжатель отлично поставленного дела торговли колониальными товарами – он всю жизнь провел в Петербурге, наезжая в Москву изредка, по оказии. И вдруг – три года назад купил особняк княгини Волконской на Тверской и пригласил своего «домашнего» архитектора Барановского переделать это знаменитое здание… В этом-то и была главная интрига – Барановский нанял рабочих, и те обшили стройку каркасом из досок – причем так плотно сбитых, что сквозь щели этого деревянного куба, внезапно возникшего прямо на Тверской улице, совершенно невозможно было что-то рассмотреть. Проникнуть за тщательно запиравшиеся задние ворота, куда постоянно подъезжали ломовые телеги с грузом, как правило накрытым плотной холстиной, было мечтой каждого московского журналиста. Но территория крепко охранялась специально нанятыми людьми, которые на предложение выпить, перекинуться в картишки и даже посетить чудесный дом с приветливыми дамами неподалеку не отвечали, – вероятно, Елисеев платил им так хорошо, что они боялись потерять жалованье.

Войти же на территорию стройки благодаря знакомству с самим Елисеевым тоже не представлялось возможным: он появлялся в Москве редко, лишь с инспекциями, и проводил в Первопрестольной не более трех дней. Говорили, что в Москве он снимал роскошную квартиру, но адреса никто не знал. Об этой квартире ходило много слухов – будто она забита произведениями искусства, причем подлинниками, которые Григорий Григорьевич скупал походя, бессистемно, потакая поистине варварским вкусам своей супруги Марии Андреевны. Происходившая из рода известных питерских пивоваров Дурдиных, она унаследовала от своего батюшки твердую купеческую хватку и самую невзрачную внешность, составляя удручающий контраст своему мужу – высокому подтянутому блондину с большими залысинами и мягким, уже не купеческим, а вполне аристократическим лицом. Мария Андреевна досталась Григорию Григорьевичу в качестве обязательного приложения к договору о слиянии капиталов – в те дни его батюшка Григорий Петрович расширял свою империю вин и колониальных товаров, начав производство превосходного пива.

Вот только Мария Андреевна в Москву наезжала намного реже своего мужа. И злые языки, а таких в любом городе всегда предостаточно, поговаривали, что хозяйками тайной пещеры сокровищ Елисеева время от времени становились то молодые многообещающие актрисы, то танцовщицы Большого, а то и дамы, про которых нельзя было сказать ничего, кроме того, что вуаль на их шляпках плотная, а под тонкой перчаткой угадывалось очертание обручального кольца.

Но если дамам Елисеев и уделял свое внимание, то журналистам – нет. В Москву он обычно приезжал утренним поездом и с вокзала в личном закрытом экипаже ехал прямо на стройку. А оттуда исчезал где-то в районе Покровки. Любые попытки преследовать его экипаж пресекались охраной, сопровождавшей коляску Григория Григорьевича на всем пути.

Так что простите мне столь внушительное отступление, продиктованное только желанием показать, как необычно мне повезло, что я сумел пробиться к Елисееву, да еще и в минуту, когда он был, как говорят, в совершенно «разобранном» состоянии. То есть вполне готовым к журналистскому употреблению.

И вот Елисеев шел впереди меня, энергично двигая плечами, пытаясь, как я понял, освободиться от фрака. Моментально подлетел вышколенный тестовский официант и помог миллионеру. Под фраком оказалась вся мокрая от пота рубашка, липнувшая к спине Елисеева.

– Уфф, жара, – сказал он, упавши в кресло, подвинутое к столику. – Его стол в одиночестве располагался посреди залы – все остальные были сдвинуты к стенам. – Садись, Гиляровский.

– Куда? – оглянулся я. Кресло было только одно.

Елисеев взмахнул рукой – и вот уже половой несся ко мне со стулом.

Я сел, и передо мной тут же появился полный набор бокалов для вина и рюмка, которую без единой лишней капли и даже малозаметного плеска одним движением наполнил белобородый Кузьма Павлович.

А по обе стороны от Елисеева встали еще два официанта с настоящими опахалами – как у турецкого бея из «Итальянки в Алжире», – наверное, их по требованию богатого гостя как раз и принесли в трактир Большого театра, что находился неподалеку. Легкий ветерок пошел от опахал, и Елисеев поднял свою рюмку.

– Ну, господин корреспондент, выпьем?

– За что? – полюбопытствовал я.

– За… – Он задумался, а затем предложил: – Давай за знакомство. Тебя как зовут?

– Владимир Алексеевич.

– То есть Володя. А меня – Гриша. Давай, Володя!

Мы чокнулись и разом выпили. Елисеев вилкой ткнул в нежнейший тонкий ломтик стерляди и сунул его в рот. Закусил и я – отведал знаменитого тестовского расстегая с серебряного блюда, на котором две рыбы обвивали фирменный знак ресторана – букву Т, увитую хмелем.

Вдруг Елисеев нахмурился и вперил в меня пристальный пьяный взгляд.

– А ты, Володя, ведь не из коммерсантов? Нет?

– Нет, я писатель.

– А! – смягчился Григорий Григорьевич. – Это хорошо.

Он поднялся с кресла и сильно покачнулся. Стоявшие рядом официанты кинулись было к нему – поддержать, но миллионер выпрямился и нетвердой походкой направился к высокому окну, закрытому от солнечных лучей шелковыми белыми гардинами.

– Откинь! – приказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Появившийся рядом Кузьма Павлович оттянул гардину, впустив яркий солнечный свет. Елисеев ткнулся лбом в стекло и уставился вниз. Потом повернулся ко мне.

– Поди, посмотри!

– Видал уже, – отозвался я, не вставая. – Это вы про экипажи?

– Ага! – торжествующе крикнул Елисеев, целясь пальцем в окно. – Ага! Не пускают? Надо же! Какая незадача! А кто не пускает? Я! – Он хлопнул себя по груди. – Я! Елисеев! Не желаю! Не желаю видеть ваши купеческие морды! А! Что ты там машешь руками? – продолжал он обращаться к собравшимся внизу. – Думаешь, право имеешь? Думаешь, сделал на гнилой селедке десять тысяч и теперь можешь сесть за соседний столик со мной?

Он повернулся и направил палец теперь уже на меня.

– Не-на-ви-жу, – сказал Елисеев медленно. – Ненавижу все это ваше московское купечество, этого только-только вылезшего из сапог и кафтана мужика. С толстой рожей, толстыми пальцами и толстыми ляжками! Равняться? С кем? Со мной? Мол, ты коммерсант, и мы коммерсанты! Ты, подлец, богаче нас, да знаем, отчего! Хитрей, подлей, изворотливей – потому и богаче. Нет! – крикнул он. – Нет!

В углу зала тут же материализовался старший охранник в английском пиджаке, которого Елисеев назвал Теллером. Набычившись, он неотрывно смотрел на меня, готовый по первому знаку своего хозяина наброситься на незваного гостя и выкинуть его вон.