Контур тела - Татьяна Николаевна Стоянова

спорить и не возмутилась,

хотя в голове уже успела включиться

тревожная сирена.

Погудела-погудела с минуту

и сама в себе захлебнулась.

Словно раздвоившись, смотрела со стороны на то,

как говорю тебе в ответ:

«Даже не сомневаюсь в этом».

Руку не высвободила.

Твоя ладонь была тяжелой и жесткой,

изрезанной не линиями жизни, нет, –

шрамами от сотни микроскопических плетей.

Наш диалог был похож

на обмен сигналами при тайном сговоре:

я знаю, что ты знаешь, чего я хочу,

и я знаю, что тебе это тоже нужно.

Мы оба поняли, что пропали.

Да и никакого «пана», похоже, не предвиделось.

Потом ты с порывистой нежностью

целовал линии моей жизни,

напоминая цыпленка, клюющего с ладони

хлебные крошки.

Если бы можно было уберечь

эту ласку неприкосновенной,

если бы можно было

закапсулировать счастье…

В тот вечер одна простая

и вместе с тем сложная мысль

с жуткой ясностью поразила меня:

ты – первый и единственный мужчина,

в котором я хочу продолжаться,

которого хочу сохранить в вечности.

Помнишь, как ты спросил,

не страшно ли мне,

когда все случилось в первый раз?

Я не боялась,

хотя приложение в телефоне

еще с утра оповестило о том,

что стоило бы.

Три недели берегла себя,

как хрупкий стеклянный шар,

подвешенный на тонкой ветке.

Казалось, что внутри затеплился

крохотный огонек

и любое неверное движение

его может погасить.

А когда шар соскользнул и разбился,

сорвалась вместе с ним

и я.

Помню только выступ на крыше

петербургского дома.

Я перегибаюсь за перила.

Смотрю на проходящих по улице Рубинштейна

редких ночных скитальцев.

Разжимаю пальцы,

и полный до краев бокал

с красным вином летит на асфальт.

Потом ранним утром,

выбредая на рассвете из дымных потемок,

собираю осколки в распахнутую сумочку, как в совок.

Всё липнет.

Всё в бурых подтеках и порезах.

Всё предательски ломко.

Ты тогда ничего не знал.

О том, как я ходила по врачам после неудачного

четвертого раза, пятого, шестого,

просадив на это две зарплаты.

Как, убедившись, что со мной все в порядке,

намеренно разрушала себя

алкоголем и сигаретами

после седьмого, проверяя в действии

метод «от противного».

Как, отослав тебя на кухню за водой сразу после,

молниеносно меняла положение,

подняв ноги к изголовью кровати,

чтобы из меня не вытекло ни капли семени.

Как скрупулезно высчитывала дни

на калькуляторе зачатия,

взяв на учет все наше время.

Как заманивала тебя в постель в нужный момент.

Как ночами гладила себя по животу,

болтая по пустякам с дочкой,

которой уже придумала имя

и всю жизнь наперед.

Девочку звали Марта,

но оказалось, что на самом деле

она жила только в моем воображении.

Как в десятый раз я не смогла

справиться с дрожью в руках,

испортив три теста.

А когда увидела одну полоску вместо двух,

почему-то подумала, что это и есть

положительный результат.

Пять минут сидела на полу

в состоянии абсолютного счастья,

которое после

обернулось разгромом всего,

что попалось под руку.

Как, сбежав с работы, отстаивала очереди

к мощам святой Матронушки,

вымаливая свое чудо

под нетерпеливыми взглядами тех,

кто пытался пережить

свой сороковой, сотый, неисчислимый раз.

Для них моя беда не была бедой.

Двенадцать месяцев – это всего один круг,

один оборот Земли вокруг Солнца.

Некоторые из них знали,

что могут выстаивать свою очередь за благодатью,

пока не истощится завод,

но так ничего и не дождаться.

Мы все слышали, как под нашей кожей,

в наших животах и жилах

тикают часы.

Маетный «тик-так» пульсировал в токе крови:

жизнь-смерть.

Стрелки ходили по кругу, как времена года.

Но весна не наступала по-настоящему,

жизнь только притворялась воскресшей.

Все растения были пустоцветами.

Все семена не давали всходов.

Все плоды замирали в самой завязи.

Мой тринадцатый раз пришелся

на начало августа.

И я больше не могла слышать слова

«роды» и «овуляция»,

больше не плакала, не вымаливала и не ждала.

Устала, смертельно устала

быть еще одним звеном

в этих нескончаемых женских очередях

с тикающими часами вместо сердец.

Пыталась вспомнить, когда я целовала тебя

просто так, для удовольствия,

без умысла и расчета,

не смогла и ужаснулась.

Одержимая задачей, я превратилась

в функцию по ее решению.

Голые внутренности часового механизма

вскрылись в моем теле

с такой очевидной ясностью,

что впервые в жизни

я осознала свою зависимость

от их хода.

Вынула из кармана новый тест

и выбросила в урну.

Над кронами деревьев

плыла стайка

белых воздушных шаров.

Они отдалялись от земли

все больше и больше,

пока не превратились

в еле видные

многоточия.

14 октября 2019

Одуванчик

Оставь пространство для моей надежды:

Последний раз бывает только крайним.

Последний раз бывает только кратным

Беспочвенным попыткам вспомнить рай.

Я не умею отпускать с концами,

Терять тебя – так, словно хлопья пуха

Теряет придорожный одуванчик.

Подует ветер-суховей, и вот я:

Стою у края совершенно голой.

И ни былинки, ни листа, ни нимба.

Лишь только где-то с неба на поляну

Слетает вечность – белым парашютом,

Неся на ломких стропах семена.

24 января 2020

посвящение дочери

очищено чрево

«врачи не смогли уберечь»

///

надень рукавички

мы слепим куличик из снега

и мальчику с нимбом

его отнесем на обед

//

я очень любила тебя

но червленую течь

дала эта лодка

и нечем ее починить

я очень хотела тебя

но мне тело никак

заштопать нельзя

им просвечивать

небо сквозь дыры

в мороз не укутать

горячей водой не согреть

и кровью своей не насытить

бесплодная почва

/

прости я не знаю зачем

ты пришла ко мне чтоб

уйти и с собой унести

в кулачке мое сердце

27 февраля 2020

Сумерки на детской площадке

Пустеет площадка. И вот, подобрав костыли,

Слегка ковыляя, уходит старуха по тропке.

В песочнице крепость. На стенах зубцы возвели,

Как кубики, ровные. Ров у подножья – раскопки.

Качельные цепи