Горе - Виталий Лавринович

(так делал перед прыжком Брумель, по телеку). В метре от края доски, я подпрыгнул вверх, приземлился на край и, оттолкнувшись двумя ногами — полетел. Я увидел то, чего не было видно с земли: дамбу над Даугавой, крышу нашего магазина, открытые, видимо от зависти, рты пацанов и сторожа, который подкрадывался к нам вдоль штабелей кирпича. «Шуба*…Шуба…» — заголосил я и полетел вниз. Услышав сигнал опасности, пацаны брызнули врассыпную. И тут я обратил внимание на то, что груда песка нисколько ко мне не приблизилась. Видимо не разобравшись в технике, я подпрыгнул вертикально вверх и теперь также вертикально падал на край доски. Доска приняла меня с высоты двух метров удивлённым скрипом, она прогнулась практически до земли и выбросила меня «на орбиту». Дрыгая в воздухе ногами, я представил себя Гагариным, заорал: «Поехали» и с высоты примерно второго этажа, плюхнулся в самый центр огромного черного блина. Последней мыслью перед "стыковкой", было сожаление, что могу испачкать сандалики. «Куча» оказалась не твердой. Раздался шлепок и я «присмолился».

Сторож был уже не далеко, он приближался широкими шагами. Это был огромный, пузатый дядька лет 55ти, в шлепанцах на босу ногу, в соломенной шляпе, брезентовых штанах, голый до пояса и с татуировкой на груди — оскалившаяся, рогатая рожа и подпись: «слон». Мы звали его между собой «Антанта» и боялись больше других сторожей.

Я оценил позицию и решил обрываться*. Попытался развернуться и не смог. Что-то крепко держало меня за ноги. Я понял, что не смогу сдвинуться с места. Посмотрев в низ, я изумился — сандаликов не было. Но размышлять над тем, куда они делись, было некогда. Ужас от приближения «Антанты» заполнил меня до краев, парализовал. Я не сомневался, что мне пришел конец. Сейчас он сгребет меня своими ручищами и разорвет на две половинки, как циклоп человека в фильме про Одиссея. Я сел на корточки и закрыл руками лицо, весь сжался, сейчас, сейчас, сейчас…

Сердце колотилось так, что грозило разрушить грудную клетку. Я уже слышал громкое, с хрипотцой сопение «Антанты» совсем рядом…«Покакать что ли присел, воробей? И-и-и приклеился»? — услышал я совсем не злой, а скорее веселый, низкий голос: «Бумажку принести, или пальцем справишься?». Сквозь руки я посмотрел на говорившего. Он улыбался. Даже его «чёрт» на груди и непонятный «слон», не показались мне теперь слишком страшными. Есть меня он явно не собирался. Может, был сыт?

В общем, я понял, что еще поживу. Сразу вспомнились сандалики. Куда же они делись? Я посмотрел вниз и не обнаружил не только сандаликов, но и ступней ног. Непосредственно из смолы, торчали мои гольфы, желтые с синими горизонтальными полосками. Я недавно научился считать, поэтому считал всё, я знал, что на этих гольфах — 8 полосок. Сейчас я смог насчитать только четыре. Сложилась полная картина: пропали сандалики, ступни ног и 4 полоски. Жальче всего было сандаликов.

Я встал. Слезы текли у меня из глаз ручьями. Мой вид, мог бы разжалобить любого, но «Антанту», он скорее испугал. «Эй, ты что, я не трону тебя, я пошутил, меня дядя Боря зовут, у меня внук, такой как ты, не бойся, хочешь я тебе стройку покажу»? — запричитал он. «Ты где живешь то, воробей? В 9 м или в 11 м?». Я молчал. «Если не скажешь, мне придется милицию вызывать, сам я тебя вытаскивать не решусь. Подумай» — миролюбиво сказал он. Я подумал: пока не найдены пропавшие вещи, мне очень не хотелось видеться с родителями, но с милицией, мне хотелось встречаться еще меньше. «В 9 м, в 46той. Я гулял просто, не заметил, сандалики потерял и полоски и вот, теперь стою» — сказал я. «Ну я сейчас» — он засмеялся — «не уходи ни куда». И пошел к моему подъезду.

Как только он ушел, тут же появились пацаны, как тараканы из щелей повылазили. «Ну что, пипец Брумелю, допрыгался? Прилип…» — сказал Генка — «Храп». «Ну а что шубу обозначил — молодец, мы тебя сейчас вытащим» — подбодрил Юрка — «Ляля». Они сбегали на стройку в подвал, где лежали доски и притащили одну, на подобие той, с которой мы прыгали. Положили ее на смолу рядом со мной.

«Сандалики мои делись куда-то, пока я прыгал, вы не видели?» — спросил я. Они засмеялись.

Тут из подъезда вышел «Антанта» и мой отец. Пацаны ретировались по сторонам на дистанцию обрыва, как голуби от кошки. Я видел только отца. У него были сжаты губы и прищурены глаза. Это было тревожно. И тут я услышал голос «Антанты», вернее дяди Бори — «Да вы не очень-то его ругайте, он случайно влип, он гулял просто, забора то нет, он и не заметил, как на стройке оказался». Отец не отвечал. Он, молча, подошел по доске ко мне, взял меня под мышки и не сильно потянул вверх. Я увидел, как удлиняются мои ноги, потом показались пятки и наконец — пальцы. Из смолы теперь торчали только гольфы с 4мя синими полосками.

Папа взял меня на руки и ничего не говоря, понес домой. И тут, вдруг, до меня дошло, что сандалики находятся там, откуда появились мои ноги, они там, в смоле и 4 полоски от носков, то же там. Их можно достать.

Я задергался и закричал, что было сил: «Стой, стой, мы забыли сандалики, я знаю, где они, знаю. Их надо достать и почистить…Стой, стой же…». Я начал колотить его по плечам.

Так мы поднялись на 3й этаж, дверь была открыта, в коридоре стояла мама. На лице был испуг. Отец внес меня в квартиру и поставил на стол в комнате, тут же лежал ремень. Мне было все равно. Я продолжал орать. С вырезанной из какой-то газеты и приклеенной на стену фотографии, за нами наблюдал весёлый, живой Гагарин, он держал в руках белого голубя.

«А чего правда, сандали бросили? Может, можно было почистить?» — спросила мама. Я затих и посмотрел на отца. «Нет их больше»— ответил он. «Скончались, скоропостижно». Взял лежащий на столе ремень, посмотрел на фотографию Гагарина, и повесил ремень в шкаф. Потом сказал: «Пойду лимонада куплю, и покрепче чего-нибудь, а вы на стол накрывайте, поминки организуем», и вышел из квартиры.

Мама обняла меня, и мы тихо заплакали. Горе растворялось в слезах, уходило с ними… Голубь на фотографии обнимал первого космонавта, защищал его. Голубь уже тогда всё знал, про Гагарина, Прагу и коммунизм. Юрий Алексеевич подмигнул мне с фотографии…