Меняя Судьбу - Руслан Муха

Кричит мама. Очень быстро они оказываются в холле, ее волокут двое, выворачивают ей руки, так, что она едва не бьется лицом о пол. Я бросаюсь к ней на помощь, но твердая рука отца останавливает меня, стоит только дернуться:

— Уходи с Савелием и Артемием Ивановичем, — торопливо говорит он, на его пальцах начинают поблескивать тонкие молнии.

— Но…, — пытаюсь я возразить.

— Уходи! — в бешенстве кричит отец и бросается в ту сторону, куда утащили мать.»

После этого живыми я больше их не видел.

Страшно, так страшно мне было лишь однажды. Наверное, потому что тогда я боялся не за себя, за родителей. Не посмел ослушаться отца и вместе с Савелием и учителем бежал из поместья.

Бежал, пока отец пытался остановить тех людей и спасти мать, тем самым выигрывая для нас время.

Когда родителей убивали, я бежал в новый город. После — корил себя за это всю жизнь. Хотя и понимал, что не мог тогда ничего изменить, не мог их спасти и, если бы остался, тоже погиб.

Я не видел, что именно происходило там. Я точно не знал, как их убили, но воображение само дорисовывала в кошмарах те события.

Отца ранят в живот — вспорют брюхо как какой-то скотине, а после подвесят верх ногами на родовом древе. Матери перережут горло, заставят отца смотреть на это, не в силах что-либо изменить. Отец умрет от потери крови. Если бы не «паук», он мог бы замедлить кровопотерю, мог бы погрузиться в стазис, но убийцы все это предусмотрели. «Паук» отрезал отца от сил рода, окутав темной паутиной, лишил его любых чар.

Позже в родовом поместье Гарванов следователи найдут немало тёмных артефактов, большая часть которых запрещена в Славии.

***

После смерти все души должны присоединиться к роду. Там в Ирии живут все предки, покинувшие мир живых. Как и предки Гарванов, все, начиная от самого прародителя — Эрика Гарвана Ночного.

В детстве, глядя на родовое древо, на его раскидистые ветви с разноцветной листвой, я всегда думал о Ночном Эрике, о том, что когда-нибудь обязательно попаду в Ирий и познакомлюсь с ним. И тогда великий чародей Ночной Эрик обязательно расскажет, как он посадил родовое древо, поделится секретом, которые знали все праотцы, основавшие собственный род и родовую магию.

Но сейчас я меньше всего думал о Ночном Эрике. Я умер, это я точно помнил, и теперь я хотел увидеть отца и мать.

Тёмный ночной лес, приятная прохлада, запахи — так много запахов, и все они в одночасье ударили мне в нос. Запах опавшей листвы, хвои, прелой травы — здесь недавно шел дождь. Никогда бы не подумал, что в Ирии идет дождь.

Я бежал, лапы мягко пружинили, отталкиваясь от земли. И запахи, и скорость, и сила не оставляли сомнений — я был в шкуре волка. Вот только странно — в Ирии проклятие ромалов не должно было действовать, почему же после смерти я остался оборотнем?

Я резко затормозил. Что-то не сходилось… лес был слишком знакомым, и запахи — этот букет запахов я не мог спутать ни с чем. Это был мой родной лес в Варгане.

И еще я вдруг почувствовал то, чего не чувствовал очень и очень давно — силу рода и ноющую боль по всему телу, которая сопутствовала обращению в первые годы после пробуждения проклятия.

Озадаченно и насторожено еще раз осмотрел знакомые деревья и теперь неуверенно засеменил к тропе, которая вела к Воронову Гнезду. Нужно было убедиться. Вот только, в чем именно я собирался убедиться, я ещё и сам не знал.

Могло ли так случиться, что после смерти проклятье оставляет своих жертв волками навеки? Этого я не исключал, предания гласят, что некоторые души усопших чародеев могли обращаться в зверей, птиц и рыб.

Могло ли это произойти со мной сейчас? Вероятно. Мало кто может сказать наверняка, что происходит с человеком после смерти. Но я предчувствовал, что это все не так, все мои предположения неверны. Не сходится, все не сходится…

— Яр! Вот ты где, сынок!

Я оцепенел — словно ледяной водой окатили. Шерсть встала дыбом, а сердце заколотилось так, что вот-вот возьмёт, да и выпрыгнет из груди.

— Яр, — ласковый голос матери, ее красивое лицо, кажущееся в ночи светлым, как сама луна. Она присела рядом, прямо на листву, не боясь запачкать белой шелковой ночной сорочки. Ее черные тугие кудри выбились из косы и теперь обрамляли красивое лицо, а зелёные колдовские раскосые глаза излучали сочувствие и одновременное умиление.

Мать почесала за ухом, погладила по загривку, улыбнулась:

— Яр, — с ласковым укором протянула она, — я ведь просила не убегать так далеко. В лесу опасно, тебя могут принять за простого волка и убить. Почему ты не слушаешься, Яр, почему не гуляешь у поместья? Отец злится. Мы волнуемся, слышишь?

Мать погладила меня по холке и застыла в задумчивости, глядя так, словно бы ждала, что я ей отвечу. Ответить я, конечно же, не мог — волки не разговаривают, но от переизбытка чувств и растерянности лизнул ее в щеку, хотя в жизни едва ли себе бы такое позволил.

Мать весело рассмеялась, вытирая рукавом ночной сорочки щеку, а я изумлённо, где-то даже ошарашенно смотрел, пытаясь понять, что происходит. Мозг сам подкинул ответ.

«Это сон», — с уверенностью решил я. Мать умерла давным-давно, ее убили, как и отца. Я волк, значит, я не в Ирии. Значит, все просто — это сон. Я все ещё умираю там, на лужайке у Нерны, а это видение не более чем воспоминания. Не зря ведь говорят, что перед смертью у человека проносится вся его жизнь перед глазами. Вот и я сейчас вижу одно из своих воспоминаний.

— Идем, дорогой. Скоро рассвет. Пора домой, — мать порывисто поднялась на ноги, отряхнула с сорочки листву и как закричит: — Савелий, он здесь! Нашла!

Зашуршала листва, снова знакомые запахи. Сено, терпкий пот, свежая сдоба, совсем немного — алкоголь. И вот сквозь чащу, неуклюже ломая ветви, словно медведь, ломится наш работник Савелий.

Громадный мужик с седой короткой бородой и одутловатым лицом. На вид грозный, в душе же совершенно безобидный и простодушный. Его встревоженное лицо, освещенное фонарём, уставилось сначала на меня, потом на мать:

— Нашелся, — с какой-то неуверенной радостью констатировал он, затем посерьезнев, добавил: — Князю нужно доложить, он поехал прочесывать лес.

Мать качнула головой, давая разрешение Савелию доложить отцу. Савелий спешно полез в карман куртки, достал маленькое потертое с облезшей краской зеркальце связи.

— Игорь Богданович, нашелся Ярослав, госпожа Злата уже домой его ведет, — на выдохе выпалил он торопливо.

— Он обернулся уже? — спросил отец.

— Нет, еще волком ходит. Но он не злой, вроде, с ним все в порядке.

Донесся короткий ответ отца:

— Хорошо, еду домой.

Я снова замер, с подозрительностью окинул взглядом округу — до боли знакомые просторы, вдали виднеется родовое поместье, в окнах горит свет. Перевел взгляд на своих спутников: мать — как живая, Савелий… Я даже не знаю, что с ним случилось потом. После смерти родителей семья, а точнее бабуля, отправила меня в Императорскую военную академию. За поместьем должны были присматривать дядя Олег и бабушка, но насколько я знал, никто там не жил, кроме домработников. Неужели Савелий сгорел тогда вместе с Вороновым гнездом?