20.16 - Наталья Ленская

лампочка в подъезде: всё больше сомневаюсь в себе, изредка мигаю и освещаю не самые жизнерадостные надписи на стенах да пару верхних ступенек, но всё равно отчаянно пытаюсь быть полезной. Иначе – вывернут, выкинут… забудут.

Мне нужно очень стараться, чтобы меня снова любили.

Если не любят, значит, плохо стараюсь.

Я буду, буду лучше, только забери меня. Я хочу быть с тобой.

И вот я уже ненавижу себя за её нелюбовь.

V

Представьте, что вы стоите босиком на белом кафельном полу и держите в руке стакан с водой. Он чистый, прозрачный, на стеклянных стенках замерли капли. Разожмите пальцы. Не бойтесь, пусть упадёт.

Вода и осколки повсюду. А теперь пробуйте сделать шаг.

Так разбиваются мечты. Плотность отчаяния, страха и безнадёжности в конце концов достигает критического значения – и происходит взрыв. В вакууме нет звуков. Мечты разлетаются на куски в оглушающей тишине. Но каждый раз после этого страшно ступать по белому полу, на котором не видно осколков.

Однажды она ушла, чтобы, как потом окажется, не прийти никогда. Случилось то, что пугало меня больше всего.

Я ещё долго никого к себе не подпущу.

Я твоя, Ма. И я тебя жду.

Меня можно любить.

Приходи, пожалуйста. Можешь не забирать.

Я скучаю.

Моё прошлое лишилось звуков так же, как будущее утратило смысл: в один миг.

Звук моего имени растворился в звенящей тишине, и я уже никогда его не вспомню.

Вот уж правда: те, кто не умеет предавать сам, долго не верят в предательство. Но когда, наконец, верят – мир пополняется ещё одной безымянной рыжей дворнягой.

VI

Следующие четыре года живёт, кажется, только моё тело. Как ни странно, без Ма стало легче. Мои чувства больше не взмывают к небывалому счастью и не обрушиваются в бездну разочарования, ещё крепче привязывая меня к ней.

Я жалею только о том, что она не ушла сразу.

В вольер подселяется большой крепкий сосед красивого палевого окраса. Кажется, у него всегда сдвинуты брови. Он полностью разделяет мои взгляды на людей – доверять им нет никакого смысла, – и всё время таскает в будку дохлых крыс. Ну и манеры!.. К счастью, тот самый рабочий в наушниках и с мокрой штаниной заинтересован в этих серых бедолагах не меньше. Каждый раз он куда-то уносит добычу соседа, за что получает в спину многократное презрительное «Р-р-раф!».

В один из дней к нам приходит и начинает задерживаться молодой мужчина. От него пахнет спокойствием и уверенностью. Он первый, кто за всё это время даёт нам имена. Я давно отвыкла и не готова к такому вниманию, поэтому на всякий случай прячусь в будку. Сосед берёт с меня пример.

Но наше осторожное поведение его не пугает.

И вот однажды он приносит то, что напоминает мне о прошлом. Кусочек жизни, когда у меня было имя, свой человек и ощущение счастья.

В тот день будто кто-то вставляет провод в большую колонку, делает громче, громче, и все звуки этого мира вновь выплёскиваются на меня. Нет-нет, за эти годы я не оглохла, просто боль заглушала всё, и мир звучал издалека.

А сегодня…

Сегодня он принёс сосиски!

VII

Сосед не понимает, почему я веду себя иначе.

Я же осторожно начинаю выходить из будки на его голос – впрочем, одна лапа на всякий случай всегда остаётся внутри. Гладить меня нельзя, любая попытка – и я мгновенно прячусь обратно.

В какой-то из дней я ловлю себя на мысли, что хочу услышать его голос. Хочу разбавить аромат по-летнему гниющей под сырой половицей крысы, которую сосед запрятал подальше от «Мокрой Штанины», его запахом. И может, в следующий раз я разрешу ему коснуться моего носа. Случайно.

Следующий раз не наступает очень долго, но когда, наконец, наступает… Я так рада, что буквально взлетаю на крышу будки и лижу его в нос. Сама! Это сразу становится нашей традицией. Мой мир наполняется радостью, которая вытесняет остальное! Кстати, имя у него тоже радостное, случайно услышала: Радий.

И правда, самый быстрый способ стереть плохие воспоминания – снова стать счастливой. Я наполняюсь благодарностью ко всему, даже самому плохому, что со мной происходило, ведь оно привело меня в эту точку счастья.

Начинать жить заново, снова впускать кого-то в свою жизнь – страшно. Хочется оттягивать это, сколько возможно. Но если всё время скрываться за страхом предательства, можно упустить любовь, ведь так?

В тот день я впервые позволяю ему провести рукой по моей спине. Это приятно и страшно одновременно. Каменею от его прикосновения. Хочу убежать, спрятаться, стать невидимой… Не бегу.

Он всё понимает.

VIII

В приют приходит зима. Прогулки с ним теперь короткие, а жду я их всё сильнее.

В дни между нашими встречами тренируюсь лучше запрыгивать на будку, чтобы, когда он снова придёт, ещё быстрее лизнуть его в нос.

И вот однажды, когда я спрыгиваю вниз, нестерпимая боль взрывается в животе и пронзает всё тело. Я падаю, открываю пасть, чтобы залаять, но боль отнимает все силы – из груди вырывается только тихий хрип и белый, исчезающий в морозном воздухе пар.

У меня отнимаются лапы.

Не могу пошевелиться, так и лежу посреди вольера. Через решётку залетает снег, тает на моём носу, остаётся на теле.

Сосед, почуяв неладное, бегает вдоль решётки и неистово лает.

Но разве здесь обратят внимание на лай? Его и так столько, что иногда кажется, по нашим венам течёт не кровь, а это бесконечное «Аф-р-раф-гав», которое затихает только ночью.

Нас замечают случайно. Сосед больше не зовёт на помощь – лежит рядом, пытаясь согреть моё тело, которое заметает снегом. Он не уйдёт в тёплую будку, пока меня не унесут… Но и тогда, наверное, ещё долго будет сидеть у решётки, вглядываясь в снежную пустоту ночи.

IХ

Крохотные боксы ветблока. Место, откуда возвращаются не все.

Полумрак, смешанный с безнадёжностью, усталостью и протяжными вздохами десятков несчастных. Окно в стене напротив пропускает щепотку жёлтого фонарного света. В щели свистит ветер, раскачивает обрывок новогодней мишуры. Когда-то очень давно такая мишура висела дома на ёлке, её почему-то нельзя было жевать. Сейчас никто не запрещает, но уже не хочется.

Я вглядываюсь в окно, цепляюсь взглядом за обрывок прошлогоднего праздника.

Нельзя уйти, не дождавшись его. Он придёт через четыре дня, всего