Старые письма - Татьяна Владимировна Павлова

Старуха была права даже больше, чем предполагала. Из дома вытащили уже все, что представляло маломальскую ценность, письменный стол также отсутствовал. Ящик из кривой фанеры уныло стоял посреди комнаты. Хоть бы и его кто-нибудь использовал, что ли, на растопку! Я подошел к нему, и тут же кошмар старушечьих фантазий навалился на меня – сверху уже не пожелтевших, а просто коричневых бумаг лежала моя детская фотография. Осторожно я взял ее в руки, перевернул и увидел на обороте аккуратным маминым подчерком выполненную надпись "Егору от Пети. Нам уже два годика. 1938 год".

Никогда, за всю нашу долгую и счастливую жизнь с родителями ни разу не упоминалось это имя, то самое имя, которое назвала старуха. Вероятно, так звали моего отца. Мысли в голове мешались, в 1938 году мама уже была замужем за Сергеем, моим отчимом. Как же могла она подарить мою фотографию своему бывшему мужу, да еще с такой нежной надписью.

Стоять над ящиком было неудобно, я оглянулся вокруг, прикидывая, куда его можно перенести. Теперь я разглядел этот кабинет – ободранные обои, свинченные электрические розетки, покореженный хлам по углам. И огромное окно в полстены, почти витраж с великолепной дубовой рамой овальной формы. Несомненно, эта рама была самой большой ценностью в кабинете, непроизвольно мелькнула мирная профессиональная мысль из старой жизни – не забыть сказать заказчику, чтобы использовал ее при строительстве дома.

Устроившись на ящике перед окном, я стал раскладывать письма на подоконнике, стараясь при этом определить адресатов и даты. Скоро я с ужасом понял, что это переписка моей мамы с мужчиной по имени Егор. Ошибки быть не могло, помимо знакомого подчерка, письма были полны ее любимыми словечками и выражениями. Например, она любила перед каждой фразой употреблять " Извини меня…".

" Извини меня, но я понимаю, как тебе может нравиться этот фильм....".

И вот передо мной письмо 1939 года.

" Извини меня, но я не героиня, а обыкновенная женщина. Ты – самый близкий и любимый мой человек, но жизнь с тобой превратилась для меня в постоянную пытку страхом. Ты живешь в своем вымышленном мире и не желаешь видеть, что происходит вокруг. Как можно позволить себе никого и ничего не бояться?

Все кругом зачитываются твоими злыми пародиями на советский образ жизни, принимая их за юмористические рассказы. Но тема твоего нового романа уже никого не введет в заблуждение. Извини меня, но ты слишком далеко заходишь. В наше время уже нельзя называть вещи своими именами, особенно, в политике. Ты забываешь, что у тебя растет сын, совсем не думаешь о том, как на нем скажется твой арест, а, поверь мне, он непременно последует, если ты передашь роман в редакцию.

Я всерьез задумываюсь над предложением Сергея усыновить Петю. Сергей будет ему хорошим отцом, он просто обожает малыша, готов возиться с ним целыми днями. Я думаю, что он может воспитать из него настоящего мужчину, честного, верного и умеющего принимать правильные решения. Сам он наделен всеми этими качествами вполне. Подумай, ради блага сына"

Внизу стояла дата и аккуратная подпись – Анна. Так звали мою мать.

Еще несколько писем были посвящены теме усыновления, видимо, Егор не хотел этого, она настойчиво его убеждала. Писала она ему много, а вот ответных писем мне все не попадалось. Я испугался, что их вообще не сохранилось, а мне было необходимо знать, что ответил Егор на призывы любящей женщины. Но вот надорванный конверт со знакомым адресом, мы жили там до войны. Подчерк беглый, но приятно разборчивый. Он?

" Нюша! Во-первых, поздравь меня, я теперь не старый бобыль. Ко мне приехала Нина Колокольцева, ты должна ее помнить, это дочь маминой подруги. Ее мать перебралась к маме в Венгрию и теперь живет вместе с ней в пансионате. Как я мечтаю увидеть маму!

Нина сумела привезти с собой мамин подарок для Пети – маленький крестик с бриллиантами. При встрече передам тебе.

С ней приехала Варя, их домработница, которая живет у них с детства.

Еще раз возвращаюсь к теме усыновления, надеюсь, последний.

Страх – плохой советчик. Ты все переворачиваешь с ног на голову. Я потому и пишу свой роман, свидетельство нашего времени, свидетельство преступлений нашего времени, что очень люблю нашего мальчика и хочу, чтобы он жил в свободной стране, чтобы был счастлив. Только это придавало мне силы, и я все-таки завершил эту работу. Занимаюсь последней правкой.

Сергей, возможно, был бы при других обстоятельствах нормальным парнем, да только наше время прессует жестко – кто не с ними, тот против них. Человек вошел в их систему, он сделал свой выбор. О какой порядочности и чести можно говорить – требуется только преданность. Как верно ты подметила, умение принять правильное решение сейчас главное, вот только разные они бывают, правильные-то?"....

Письмо на этом обрывалось. Я стал перебирать, не читая, остальные письма, стараясь найти хоть что-нибудь, написанное этим беглым подчерком, – ничего. Вместо этого я нашел скомканную записку, и она чрезвычайно меня озадачила.

– " Вы в большой беде. Будьте завтра вечером у скамейки над обрывом в 11.00. Ради Пети".

Снизу кто-то карандашом пометил – 14 июля 1939 года.

Тупо уставясь на мятый клочок бумаги, я снова и снова перечитывал лаконичный текст и ничего не понимал. Я узнал этот подчерк. Что все это значит? Слишком много такой личной, и такой болезненной информации за один день. Что бы вы почувствовали, если бы более пятидесяти лет считали своего отца негодяем, бросившим вас в беспомощном младенческом состоянии, и вдруг обнаружили, что он был честнейшим человеком, который очень любил вас. И как получилось, что я ничего о нем не знал? Впрочем, тут можно догадаться. Судя по направлению его творчества, по угрозе ареста, видимо, оберегая меня, родители скрыли от меня правду.

Я не мог больше читать. Голова шла кругом. Мне до слез было жалко, что я не был знаком со своим отцом. Что с ним случилось? Ну почему мне ничего не сказали?! Может быть, я мог бы его найти и поговорить с ним. Я держал в руках неоконченное письмо, единственную оставшуюся у меня его вещь, мои глаза заволокли слезы.

От волнения плохо соображая, я с трудом нашел аллейку, ведущую к флигелю. В ее просвете мелькнул бок отъезжающей машины скорой помощи, казалось, беда наполняла весь воздух кругом. Я побежал. Упругие ветки кустарника с жесткими темно-зелеными листочками наотмашь били меня по лицу.

На террасе стояла Варвара. Я бросился к ней, наклонился и обнял. Она гладила меня одной рукой где-то в районе поясницы, приговаривая:

– Ничего-ничего. Ниночка поволновалась, стало плохо с