Жук золотой - Александр Иванович Куприянов

«Жук золотой» читается на одном дыхании, слова бьются, царапают бумагу, как пойманные, брошенные на берег рыбы. Но, в отличие от рыб, они не засыпают на песке, а продолжают жить в сознании и памяти читателя. Пережитые и описанные автором события становятся не личным, но, скажем так, обобщённо-личностным опытом читателя, острой, необычной, но уместной и желанной добавкой к его жизни. Благословивший на писательский труд Александра Куприянова Виктор Астафьев увидел в молодом тогда авторе главное – живую ищущую душу, чувство слова, талант сближения и естественную, как сама природа, любовь к людям и стране (как бы она ни называлась), где они живут.

Я завидую тем, кто держит в руках эту книгу. Им ещё только предстоит её прочитать, а значит – пережить новую, интересную и захватывающую жизнь. Писатель не вцепился в своего «Жука золотого» жадными руками. Напротив, дарит его читателям. Берите, мне не жалко! У каждого в душе должен быть свой «Жук золотой». На этой нематериальной основе стоят и жизнь, и литература.

Юрий Козлов,

писатель, главный редактор журнала «Роман-газета»

От автора

Мне хотелось бы предупредить читателя повести «Жук золотой» о единственном. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, я оставлял за собой право видеть детство глазами человека взрослого. Иногда мне приходилось домысливать забытые детали и восстанавливать ситуации, вспоминать цвет и запахи, речь героев… Часто, особенно во второй части повести, я старательно прокладывал мостки между прошлым и настоящим. Разумеется, все это – достаточно субъективно. Но таким было мое детство. Именно так я его вспомнил. Есть забавная игрушка – детский калейдоскоп. Ты поворачиваешь трубочку, и всякий раз мозаика меняется, не повторяя предыдущего узора. Самое главное – она остается волшебной. Мое детство не всегда было радостным и праздничным. Но именно в детстве люди учили меня, может быть, самому главному – доброте. Я благодарен им за уроки.

Повесть была написана 30 лет назад, но однажды рукопись оказалась безвозвратно потерянной. Она была моим первым литературным опытом. С «Жуком», в свое время, ознакомился Виктор Астафьев. Он сделал свои замечания. Я старался их учесть.

Часть первая

Цабэрябый не вернется

Пролог

Я всегда знал, что мой отец был капитаном.

Я хорошо представлял его. В черном мундире с желтыми шевронами и такими же, цвета тусклого золота, погонами на плечах. Погоны с аксельбантами. Как у адмирала Невельского. Разумеется, кортик у бедра. И, конечно, усы и кашне, фуражка с «капустой». Такая морская кокарда.

От него вкусно пахнет одеколоном и табаком дорогих папирос. Может, он курит трубку. Да. Так даже вернее. Трубка и белые перчатки.

Он стоит на открытом всем ветрам мостике, смотрит вдаль и командует: «Пять румбов влево! Так держать!» Или: «Полундра! Свистать всех наверх!» В зависимости от силы шторма, сотрясающего корабль от клотика до киля.

Вот именно, что от клотика. И до киля. Не говоря уже о том, что такой человек регулярно посылает вахтенного матроса отбивать склянки на корабельной рынде.

Все-таки романтизм во мне уже тогда сочетался с реализмом.

Посмотрите на фотографию моего отца. Вы же видите – я не ошибся. Ну разве чуточку приукрасил. Аксельбантов, кажется, во флоте уже почти не осталось.

А на скалистом утесе, каменной грудью встречающем волны Амурского лимана, его ждет прекрасная женщина в крепдешиновом, василькового цвета, платье.

Или платье было из креп-жоржета? А васильковой была тесемка, которой мама перевязала шкатулку со старыми, уже пожелтевшими письмами.

Она, молодая и красивая, с томиком стихов в руках. «Увозят милых корабли, уводит их дорога белая… И стон стоит вдоль всей земли: мой милый, что тебе я сделала?!»

Неужели не помните пронзительных строчек?! И женщину не видите?!

Это моя мама. Она ждет своего капитана. И косынкою машет ему с обрыва.

Сейчас я помогу вам представить картинку воочию.

Шлюпка несется к стоящему на рейде кораблю. Он черно-золотой. Он цвета мундира капитана. Борта, окантовка палубы и капитанского мостика, двери кубриков и отсеков судна очерчены ярко-желтой линией. И даже на огромной трубе корабля, как на обшлагах рукавов мундира, сияют три золотые нашивки.

В шлюпке сидят гребцы – матросы. Они в белых форменках с синими, в полоску, отложными воротниками. Настоящие матросы. По команде отца «Р-раз, р-раз!» они, раскачиваясь вперед-назад, напрягают мускулистые спины, и узкие лопасти их длинных весел гонят шлюпку по волнам.

Корабль приближается.

Шлюпка плавно, бортом, прижимается к судну. Звучит команда: «Подать шторм-трап!» Повизгивая от страха, я лезу вверх по шатким, на толстых канатах, ступеням. Сильные руки вахтенного подхватывают меня. Я гляжу вниз с высоты. Между черным бортом корабля и белым бортом шлюпки закипает свинцового цвета крутая волна. Отец, сняв фуражку, одобрительно смотрит на меня. Мама, прижав руки к груди, что-то строго говорит ему. Отчим из шлюпки весело делает ручкой. Он как бы поощряет мою мечту.

Мне семь лет. И я люблю их всех. И матросов, и отчима, и пузатого – тоже усача – дядьку, которого здесь все называют боцманом.

И все они еще живы.

Отец поставил меня у штурвала, а сам встал за моей спиной. Он положил свои ладони на мои вцепившиеся в поручни штурвала ручонки. Я ухватился за колесо так, что, кажется, даже побелели костяшки пальцев. Он скомандовал: «Поднять якоря!»

Загрохотали цепи. У носа корабля закипели буруны, и двумя полосами вдоль рубки, в которой мы стояли, полетели брызги. Они становились все шире и шире, сверкающие полосы. У корабля на наших глазах вырастали крылья. Они были пронизаны солнечным светом, бьющим нам прямо в лицо.

Мой Жук Золотой!

Мы уплываем туда, где небо сходится с морем!

Там далеко впереди, по воображаемой линии, шел кораблик. Маленький, почти игрушечный.

«Это – горизонт, – строго сказал отец. – Нельзя достичь горизонта». – «А этот?!» – удивился я, ткнув пальцем в далекий кораблик. Отец засмеялся: «Хочешь попробовать?»

От охватившего меня восторга я уже не мог вымолвить и слова. Конечно, я хотел.

Он сделал шаг назад, убрав свои руки со штурвала, и я остался один на один с кораблем.

Теперь мне предстояло отдавать команду «Поднять паруса!» Курить трубку. Обнимать женщину в крепдешиновом платье. Объяснять сыну, как проводить судно в фиордах лимана. По огонькам бакенов, зажигающихся на фарватере, по огням высоких вышек, стоящих на берегах, наконец, по лучу маяка.

Вести судно в створ. Вот как это называлось.

Чтобы не сесть на мель и не разбить свой корабль на подводных скалах…

Я никогда не носил кортика, и у меня не было аксельбантов. И на рукавах моего мундира нет золотых нашивок. Я не стал капитаном. Может быть, это самая тайная моя печаль. Разделите сегодня ее со мной. Взрослые люди склонны забывать детские мечты, заменяя пустоту в сердце суррогатом будней. А кораблика, который идет по горизонту, я забыть