Улей - Елена Тодорова

Грубость Титова понукает девушку обернуться, и застыть на нем изучающим взглядом. Он встречает ее интерес с подчеркнутой холодностью. Открыто морозит взглядом. Пренебрегает ее разительной красотой, словно с большим бы удовольствием смотрел на кикимору болотную.

Адам ожидает, что его враждебность смутит и оттолкнет девчонку. Но ничего подобного не происходит. Ее диковинные черные глаза вспыхивают дерзкими огоньками, и Адам безошибочно узнает этот безрассудный азарт. Ведь подобный отблеск безумия слишком часто горит в его собственных глазах.

— Роман, — прерывает их напряженный контакт Литвин, протягивая девушке руку.

Она неохотно переключает внимание. Неспешно и сосредоточенно изучает Ромку. Адам читает равнодушие в ее потухшем взгляде, и ему, на удивление, небезразличен этот факт.

— Ева Исаева, — уверенно сообщает свое имя девушка, и снова в рядах курсантов повисает неестественная тишина. Похоже, один лишь Титов воспринимает столь весомую информацию беспристрастно.

— Здорово… — мычит Литвин, слегка бледнея от волнения. — На самом деле, приятно познакомится, — справляясь с замешательством, пытается улыбаться он. — Какими судьбами в Улье[1]? То есть, что я горожу… — он смущенно и поразительно громко хлопает рукой по парте. Рассеянно прижимает пальцы к губам. — Я, конечно, в курсе, что твой отец один из главных спонсоров академии…

— Мать, — поправляет его Ева.

— Что?

— Спонсор — моя мама. Отец занимается только бизнесом.

— Понятно. Так, почему ты оказалась в Улье именно сейчас?

— Перевелась из другого университета.

— Почему? Второй курс, середина семестра…

— Есть причины, — отрезает Исаева, красноречиво давая понять, что делиться ими она не намерена.

— Интересно… Я просто подумал…

— Хватит, — цедит Адам, грубо толкая Литвина плечом. — Пусть она возвращается к своему столу, — выразительно кивает в сторону Исаевой. — Надоело слушать вашу пустую трескотню.

Рома поджимает губы и закатывает глаза, но не пытается продолжать разговор.

— Прошу прощения, — отнюдь не извиняющимся тоном обращается к Адаму Исаева. — Скажи, пожалуйста, из какой пещеры ты вышел? Разве тебя не учили элементарным манерам поведения в обществе?

Адам собирается ответить Еве резко и грубо, чтобы в дальнейшем она боялась даже заговорить с ним. Но в последний момент в его расшатанном больном мозгу загорается дьявольская лампочка. А дальше начинается процесс, который уже невозможно остановить.

Расчетливо ухмыляясь, Титов решает как следует позабавиться с Исаевой.

— Какие-то проблемы, девочка?

— У тебя, да. Похоже, с воспитанием.

Адам хмыкает и растягивает губы в издевательской ухмылке.

— Я бы сказал, оно у меня напрочь отсутствует. А ты, смотрю, тоже дефектная, — указывая подбородком на Еву, акцентирует взгляд на ее переломе. — Ты когда-нибудь слышала про инстинкт самосохранения, девочка? Говорят, самый сильный из имеющихся у человека. Определяющий поведение.

Ева закусывает нижнюю губу, склоняет голову на бок и смотрит на Адама с едким прищуром.

— Для начала, назови свое имя.

Широкая настоящая улыбка невероятно преображает напряженное до этого момента лицо Титова, и в груди Исаевой отчего-то кислород стает клином.

— Адам, — выраженная пауза. — Адам Титов, — с гипертрофированным самомнением представляется парень. Будто, только услышав его имя, Исаева обязана пасть перед ним на колени.

— Надо же! — восклицает девушка с фальшивым энтузиазмом. — Какая радость! Какая приятность!

— Титовы и Исаевы? — бубнит кто-то слева от них. — Все равно, что Монтекки и Капулетти. Нафиг такая драма в Улье?

— Заткнись, придурок. Еще услышат, — усмиряет говорившего девичий голос. — Они, как те первородные Адам и Ева. Это гораздо хуже.

Невольное беспокойство ворошит сознание Исаевой. Но она практически сразу же заталкивает это чувство на самые задворки. Ей нет дела ни до того, о чем судачат простые смертные, ни до их приверженности к столь глупому историческому романтизму.

Рано или поздно, все эти невежды придут к разумному заключению: нет ничего сверхъестественного в том, что отпрыски владельцев двух самых влиятельных стивидорных компаний города учатся в морской академии. Если бы не мать, Исаева бы оказалась здесь еще год назад. Но Ольге Владимировне всегда хотелось для Евы чего-то большего. Вот она и отправила ее в юридическую академию. И, если размышлять философски, драка с Любашей и отчисление — вмешательство самой судьбы.

Цепляя на лицо очаровательную улыбку, Исаева смотрит исключительно на Титова. Пристально рассматривает бритые виски, холодные и въедливые глаза, выразительные черты лица, виднеющиеся из-под гюйса черные штрихи татуировок. Оценивает непредвзято, признавая очевидную мужскую привлекательность Адама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я знаю твоего отца, — заявляет Ева, намеренно используя в предложении глагол «знаю», а не «знакома». Потому что, встречаясь на общественных мероприятиях, Исаевы и Титов никогда не контактируют. Ева не знает, какая черная кошка между ними пробежала, но то, что их семьи — лютые недруги, слышит с раннего детства. — А вот ты, Адам, стало быть, нелюдимый?

Титов закусывает уголок нижней губы и ехидно ухмыляется.

— Стало быть, — с внушительным нажимом говорит он, — в отличие от тебя, не позволяю своему старику таскать себя на поводке.

На этот раз Ева не может парировать молниеносно. Титов умудряется ворваться внутрь нее. Не ведая того, хлестнуть глубоко. Или все же… расчетливо попадает в цель?

Девушка сжимает челюсти. Щурит глаза и напряженно, не размыкая стиснутых губ, улыбается.

— Как мило, Адам. Как мило, — фальшиво восхищается им. — С твоего позволения, я это запомню.

— Как тебе угодно, — так же любезно отвечает ей Титов. Окидывает ее лицо нарочито небрежным изучающим взглядом и низко выдыхает: — Эва.

Исаеву до крайности задевает насмешливое коверканье собственного имени. Она шумно втягивает воздух и резким тоном поправляет парня:

— Ева.