Сэлфи - Сергей Чистиков

Вашингтона Ирвинга «Жених-призрак», что кратно увеличивало наши романтические настроения.

Моя спутница в это время убрала продукты в машину и споласкивала посуду. Увидев, что Марина использовала почти всю воду, какая у нас была, я подумал, что следует сходить сейчас и пополнить её запасы. К тому же и утром, куда приятней приготовить чай сразу проснувшись, чем идти сперва за водой. Озвучив свои соображения, я взял пятилитровую канистру, кружку, чтобы удобнее набирать воду, и отправился к ручью.

Солнце недавно зашло за горизонт, и вся местность наполнилась ещё большей театральной таинственностью. В ложбинки и низины начал стекаться молочный туман, наполняя их каким-то призрачным, казалось фосфорецирующим мерцанием. Спустившись к ручью и наполнив водой тару, я невольно залюбовался окружающей меня красотой. Посмотрел я и на каскинское кладбище, которое было сейчас не далее, как в сотне метров от меня. Туман начал проникать и туда, окутывая старые кресты и ограды белесым влажным покрывалом.

«Интересно, – подумал я, – был ли хоть один посетитель сегодня на этом кладбище? Приезжал ли кто почтить память усопших здесь?» Вряд ли. А ведь целая деревня на протяжении нескольких веков хоронила здесь своих сынов и дочерей, и теперь всё это ушло в прошлое. Поросло быльём. Как несправедлива история…

И тут у меня возникло непреодолимое желание сходить туда, посмотреть, убедиться. Оставив канистру с водой у ручья, я отправился на погост. Путь был недалёким, и уже через десять минут я был на кладбище. Но в каком запустении оно пребывало! Деревянные замшелые кресты, зачастую без поперечных и наклонных планок и наверший, покосившиеся, а большинство и вовсе на земле, истлевшие, сгнившие – они давно превратились в труху. И это притом, что кладбищенский крест это орудие спасения, символ победы жизни над смертью. Какой там! Судя по внешнему виду здешних крестов, всё как раз с точностью до наоборот – именно забвение и смерть – единственные тут победители.

Внутри железных оградок с облупившейся краской росли могучие дубы и сосны, а металлические памятники полностью проржавели на столько, что зачастую невозможно было определить, в какой цвет они были выкрашены. Почти нигде нельзя было прочесть ни имён, ни годов жизни умерших. Грусть и тоскливая печаль переполняли меня. Похоже, я был единственным тут, живим человеком за последние многие годы. И не без боли на душе, глядя на всеобщий тлен и разрушение, я вдруг подумал, что сейчас могли бы чувствовать мёртвые, лежащие здесь. Что, если бы было правдой все разговоры о загробной жизни? О чём бы сейчас переговаривались покойники? Я настолько увлёкся этим вопросом, что незаметно для себя пришёл к весьма авантюрной затее – мне пришло в голову оставить на ночь тут свой телефон с включенным на нём диктофоном. Сначала я отмёл эту мысль, как кощунственную и крамольную, но она настолько завладела моим сознанием, что дальше отмахиваться от неё было не возможно.

«А что здесь такого, – размышлял я, – почему бы и нет? Поставлю диктофон на запись, пусть пишет все кладбищенские звуки, благо памяти флешкарты на это хватит. А утром приду, заберу телефон, а дома в спокойной обстановке прослушаю».

Я осмотрелся вокруг. Выбрав относительно неплохо сохранившийся деревянный крест, я положил свой смартфон на толстую перекладину и включил функцию записи звука. На кресте даже сохранилась табличка из нержавеющей стали с данными покойника. Запомнив фамилию и само место расположения могилы, я с чувством некоторого благоговения и сакрального трепета в душе покинул кладбище.

Когда я возвращался к ручью за оставленной мной там водой, на пригорке увидел Марину, которая, тревожась из-за моего долгого отсутствия, пошла меня разыскивать. Я объяснил, что набирая воду, так увлёкся созерцанием красотами природы, медленно погружавшейся в сон, что потерял счёт времени. Я решил ничего ей не говорить про свою затею с телефоном, оставленным на кладбище. Во-первых, чтобы лишний раз не волновать её, а во-вторых, чтобы не дискредитировать себя в её глазах и не выглядеть глупо, поскольку понимал, что подобная авантюра обычно не свойственна взрослому человеку сорока двух летнего возраста.

Вскоре уютно устроившись в своих спальных мешках, мы долго разговаривали, глядя на ночное звёздное небо. Костёр постепенно догорал, пощёлкивая порой углями, и мы забылись крепким сном.

Утром проснулся я первым. Выбравшись из спальника, я положил в кострище мелких веток и раздул огонь. Солнце ещё не показалось на восточном небосклоне, но было уже очень светло. Вскипятив в кружке воду, я заварил крепкого чая. Марина ещё спала. И тут я вспомнил о телефоне. В свете пробуждающегося дня и просыпающей природы моя вчерашняя идея показалась насколько абсурдной, настолько и неуместной. Укоряя себя за подобное безрассудство и импульсивность, я, воспользовавшись сном Марины, отправился на кладбище за телефоном.

Огромный раскаленный шар солнца показался над горизонтом. Его всепроникающие лучи наполнили всё вокруг живительным светом. Вот и старое кладбище больше не казалось столь загадочным и таинственным, хотя щемящая душу скорбь и уныние присутствовали всё же здесь.

Я зашёл на территорию погоста и прямиком направился к известной мне могиле. Вот и рассохшийся крест с облупившейся синей краской и надписью на табличке «Зиновьев Игнат», но… телефона на перекладине не было! Я подбежал к кресту вплотную – сомнений быть не могло – могила та самая, на которой я оставлял телефон, но его, чёрт побери, не было! Я опустился на колени и прошарил всю траву в радиусе двух метров – но тщётно – телефон словно испарился. Я уселся на ветхую скамеечку, врытую в землю, и попытался собрать мысли в кучу. Если предположить, что за мной кто-то вчера наблюдал, так это навряд ли. Во-первых, на Каскине мы определённо были одни, и потом, кому бы взбрело в голову, что я целенаправленно иду на кладбище, чтобы что-нибудь там оставить? Если случайно задел и уронил дикий зверь – здесь медведи и лоси явление совершенно обыденное, так я бы нашёл пропажу в траве. Сорока тоже не могла утащить, поскольку смартфон был в чёрном матовом чехле и вряд ли смог привлечь внимание пернатой воровки.

Совершенно обескураженный и сбитый с толку, я сидел на скамейке, не зная, что предпринять, когда услышал далёкий зов Марины. Конечно, она давно проснулась и вновь, как и накануне вечером, не обнаружив меня, отправилась на поиски.

Я вернулся. Опередив все её расспросы, пришлось рассказать, что я делал на кладбище. Разумеется, мой рассказ был встречен волной критики и негодования. Моя затея была названа дурацкой детской выходкой. Что ж, к этому я был готов. Зато потом