Работник ЦК. Рассказы - Александр Александрович Телегин

огороды, о которых печалился Вольф Никодимыч, представляли самое жалкое зрелище. Огурцы и помидоры оказались вдавленными в грязь ледовым пестиком, от картошек торчали будылья без листьев, едва завязавшиеся вилкѝ капусты были нашинкованы тонкой соломкой.

– Мечтали о дождище? Получите и распишитесь, – сказал я.

Впрочем, жена не поняла о чём я.

Через час пастух, пригнавший домой стадо, сильно удивил нас сообщением, что на пастбище в километре от села никакого града не было, а дождь едва-едва побрызгал. Все животные остались целы, человеческих жертв тоже не было.

На другое утро – тихое, солнечное, пахнущее мокрой землёй – написал я директору совхоза заявление на отпуск и тотчас его получил.

А после обеда ко мне пришёл сосед со Школьной улицы Николай Павлович по фамилии Дзюба.

– Послушай, сосед, – сказал он, – купи у меня шифер: твой, я смотрю, весь побит.

Николай Павлович в молодые годы окончил техникум и работал прорабом или начальником участка на известном всему миру строительстве. Но однажды он подписал документы, по которым из рук государства ускользнули большие суммы, и едва отделался условным сроком, только потому, что из этих сумм ему не досталось ни копейки. После этого он вернулся в родной совхоз, поклявшись никогда не работать там, где надо что-то подписывать. Его взяли на работу в ЦК, и он так и представлялся незнакомым людям:

– Николай Павлович Дзюба – работник ЦК.

К работнику ЦК уважение было конечно больше, чем к скотнику или трактористу – ему наливали первому.

Зимой Николай Павлович топил в ЦК котлы, в мае уходил в отпуск, летом готовил оборудование к новому отопительному сезону, и круглый год предавался данной ему от природы любви к крепким напиткам. Читатели конечно догадались, что ЦК – это центральная котельная, и находилась она не в Москве, а за нашими огородами.

Правда, в том году, когда случилось памятное градобитие, герой наш уже три года был на пенсии, но продолжал выпивать, вследствие чего был худ и донашивал спецодежду, выданную ему ещё Советской властью. Кроме того, у него было плохое зрение, и он носил очки с толстыми стёклами.

Итак, представляете себе его портрет? – Чуть выше среднего роста, худой, в очках, в фуражке и рабочей одежде кочегара.

Предложение купить у него шифер показалось мне странным, и я поинтересовался откуда он у него.

– Как откуда? – с крыши снял.

– С какой крыши?

– Как с какой? – он очень удивился моему глупому вопросу. – Со своей, конечно.

– Битый что ли?

– Ничуть не битый. Целёхонький.

– Зачем же ты его снял?

– Да так… Дай, думаю, сниму. Может понадобиться кому.

– Ну а сам-то как без крыши?

– Проживу. У меня под шифером кровельная жесть. Старинная, того ещё качества.

– Так всё равно протекать будет. Ты ж её гвоздями пробил, когда шифер стелил.

– Ну если и протечёт, так чуть-чуть на веранде. Потерпим!

– Вот это ты даёшь! Всё видел, но чтобы человек продавал свою крышу…!

– Люди разные: один нефть продаёт, другой страну, а я всего лишь крышу…

– Да ты ещё и философ!

– Не глупее тебя, небось. У меня техникум.

– Знаю, что не глупее, потому и интересуюсь: зачем неглупый человек продаёт крышу с собственного дома.

– Тебе помочь хочу. Шёл мимо. Смотрю, у тебя с южной стороны шифер побит, а у меня скат на северную сторону тополями закрытый. Почему хорошему человеку не помочь?

– Да ладно тебе! Полно врать!

– А если знаешь, чего спрашиваешь… Скажи просто: да или нет?

– И за сколько продаёшь?

– Сколько дашь, за столько и продам. Только водкой или самогонкой!

– За литр водки пять листов. Пойдёт?

– Полтора хоть дай.

– Да я нисколько не дам, просто интересуюсь, почём люди крыши продают.

– Издеваешься? А вопрос не простой. Оох, не простой! Вот сенажные башни стоят. Я хоть и пьющий, но знаю, что они полмиллиона стоят на те ещё деньги, на советские. Так? Ты бухгалтер, скажи: так или не так?

– Допустим, так.

– Зачем они нужны? Директор как их построил, так они и стоят без дела. Электродный завод построил! Зачем? Вон он стоит: окна вчера из него повышибало. Дурак он, директор? Да нет, не дурак. Просто у него нормативы! Получил совхоз миллион прибыли: двести тысяч отдал на расширение производства, сто тысяч на соцкультбыт, ещё там на что-то. А если нам не надо нового производства, новой техники, пятого, десятого? Но на другое пустить нельзя – государство заберёт. Почему нельзя? Никто не знает: нельзя и всё. А если бы он эти миллионы зарплатой нам выдал?! Получали бы мы по пятьсот рублей в месяц. Я бы дом построил – кирпичный, с высокой крышей. И другие бы построили, и были бы здесь одни каменные дома, рядом гараж, в нём автомобиль… Мы б за такую Советскую власть зубами пошли драться. А что имеем? – Как жили в домах, что целинники построили, так и живём: они уже развалюхами стали. Получишь сто двадцать рублей: что купить? На дом не хватает, на автомобиль не хватает, шубу бабке – не хватает, а на водку – в самый раз. Хочешь, не хочешь – купишь её и нажрёшься, как свинья. А потом и привыкнешь: «раз свеча, два свеча, а там и сума на плеча», – как говорила моя бабушка. Так за что драться: за башни? За электродный завод? На хрена они мне нужны!

– Не пойму только какая такая глубокая связь между башнями и твоей крышей.

– А такая, что я алкаш, а алкашом меня сделало государство. Я тебе крышу продаю, оттого что корёжит меня и позарез надо выпить – понял?

– Государство тебя алкашом сделало! Почему меня не сделало?

– Потому что ты – это ты, а я – это я. Так не купишь шифер?

– Не куплю.

– Таа-ак… – он помолчал, обдумывая сложившуюся ситуацию. – А выпить-то мне сегодня обязательно надо… Пойду к кому-нибудь другому: всё равно найдётся, кто купит.

Прошло не так уж много времени – только-только закончился рабочий день – и к дому Дзюбы подъехали белые «жигули» с разбитым ветровым стеклом и с прицепом. Это была машина Вольфа Никодимыча. Из неё вылезли хозяин и Николай Павлович, зажимавший горлышки трёх бутылок, заткнутых бумажными пробками.

Я вышел за калитку, чтобы поздороваться с коллегой.

– Поехал, понимаешь, вчера за травой, только выгнал машину из гаража и началось… Такие страсти! Ведь туча прямо на меня! Ну сам видишь, – он дотронулся до двух пластырных крестиков на лысине. – Беда, беда… И огороду конец… Что кушать будем – ума не приложу. Голод, голод грозит.

– Так ты