Из века в век - Тамара Шаркова

вознамерились все-таки втолкнуть в меня кишку для промывания желудка, я ожил, сел на пол, прижав голову к поднятым коленям, и заявил, что встану только тогда, когда сообщат обо мне доктору Стояну Борисовичу Дагмарову по рабочему телефону, и назвал номер.

— Отец твой? — спросила одна из теток, обессилено рухнув на клеенчатую кушетку.

— Да, — ответил я, с ужасом ощущая себя святотатцем.

Стоян примчался ко мне через полчаса. Он опустился передо мной на корточки, схватил за плечи и, заглядывая в глаза, сказал:

— Я уже здесь, малыш, и все будет хорошо.

И тут я разревелся как сосунок, потому что, сколько я себя помнил, Стоян никогда не был со мной сентиментальным. И это послужило той каплей, которая переполнила чашу моей жалости к себе.

Поскольку на доктора Дагмарова мои слезы возымели совершенно обратный, отрезвляющий эффект, здоровое равновесие в наших отношениях быстро восстановилось.

— Прямо фонтан какой-то, — недовольно сказал он, выталкивая меня из приемного покоя, — еще немного и придется вкатить тебе пол литра физраствора в …мягкое место.

Стоян много еще произносил… монологов.

Отец пришел довольно рано. Они со Стояном ненадолго уединились в кабинете, а потом позвали меня ужинать.

Есть я не мог, но ужасно хотелось пить, а чайник, как назло, все не закипал.

— Что с тобой случилось? — спросил, наконец, отец и положил мне руку на плечо.

Я не ответил и отодвинулся. Еле-еле.

— Его из книжного привезли, а что уж там произошло…

И тут я почувствовал, что сердце мое просто остановилось, потому что сейчас случится что-то непоправимое.

— Где он был? — переспросил отец, как мне показалось, чужим голосом.

Стоян вскинул на него глаза.

Отец схватил меня за плечо и развернул к себе.

— Ты меня видел?

Я не ответил.

— Я спрашиваю, ты видел нас?

У меня перехватило дыхание. Я рта не мог открыть, даже если бы захотел.

Вместо меня в разговор включился Стоян:

— Кого "вас"?

— Меня и Рэну, — бросил ему отец, продолжая крепко держать меня

за руку. — Дай ему воды.

Стоян налил в стакан воды и протянул было его мне, но вдруг замер, держа стакан на весу.

— Увидел тебя и Рэну? Ты думаешь, его из-за этого выворачивало? Он что, приревновал тебя? Тоже — граф Альмавива! Знал бы — не спешил! Пусть бы этого щенка до моего приезда с двух сторон промыли.

Чтобы дурь поскорее вышла.

И Стоян демонстративно вылил воду из стакана в раковину.

Теперь сердце мое застучало как сумасшедшее. Я рванулся из рук отца и, опрокинув стул, выбежал из кухни.

У себя в Логове я быстро закрыл дверь на стул и залез под кровать — мое привычное убежище с детских лет. И все-таки я успел услыхать, как в ответ на негодующее восклицание отца, Стоян резко сказал:

— …именно потому я не позволю ему изобретать трагедии!

Что перед этим говорил отец, я не разобрал.

Пока я лежал, уткнувшись носом в голенища старых сапог, кто-то несколько раз подходил к двери, дергал за ручку и уходил, не сказав ни слова.

А я все лежал и безумно жалел себя. Я ненавидел эту тетку-провокаторшу из ванной, я ненавидел свою отвратительную слабость, но больше всего я ненавидел Стояна, пожалевшего для меня стакан воды и назвавшего меня щенком.

Разве я вмешивался в их жизнь и что-то в ней менял?

Наоборот, я хотел… хотел, чтобы в ней ничего не менялось…

Тут я споткнулся об эту мысль, как будто с разбега налетел на стену.

И хотя то, что сказал Стоян, было отвратительно несправедливым, он… был прав. Я решительно не хотел делить отца с кем бы то ни было. И сейчас, лежа в своем убежище, ничуть в этом не раскаивался. Я просто злился, что Стоян додумался до этого раньше меня.

Но пить очень хотелось.

Я вылез и осмотрелся.

На столе стояла банка с водой, чуть закрашенной акварелью. Некоторое время я глядел на нее с сомнением, а потом решительным жестом поднес к губам. Глоток этой отвратительной жидкости дался мне с трудом, но я утешал себя мыслями о том, что, если я отравлюсь, это будет целиком на совести доктора Дагмарова.

Потом я подумал, что будет со мной, если от этого глотка я потеряю сознание, а дверь не смогут открыть… И тихонько вытащил стул.

Лежа теперь уже на кровати, я продолжал злиться на Стояна. Ведь если бы не он, отец… Я как-то не мог додумать до конца эту мысль. Ну, в общем, мне хотелось какого-то особого утешительного разговора, чтобы он обнял меня, как в детстве, и всякое такое… Но теперь, похоже, от этого придется отказаться до конца жизни. И все из-за того, кого я считал лучшим другом, нет — братом! Хотя (тут я задумался) отец вряд ли смог бы родить Стояна в десять лет.

Я так устал от всех этих мыслей и событий, что на минуту закрыл глаза и тотчас же отключился.

Когда я проснулся, в доме было темно и тихо. На мне был плед, который обычно валялся у Стояна на диване.

По-прежнему очень хотелось пить.

Стараясь не натыкаться на мебель, я направился в кухню, ощупью открыл кран и прильнул к струе.

Возвращаясь к себе, я вдруг подумал, что никогда не видел отца спящим. Вот про Стояна я знаю, что после дежурства он просто бросается ничком на диван и засыпает, а в остальные дни спит на спине, закинув руки за голову. А папа всегда встает раньше меня, а ложится позже.

Поскольку завтра (нет, сегодня!) была суббота, я разделся, лег и не стал заводить будильник.

Но заснуть во второй раз за ночь мне никак не удавалось. Я все крутился и крутился на постели, терзаемый обидой на Стояна.

Зачем он сказал так… про ревность и щенка?

Сам же прекрасно знает, после чего у меня началась "морская болезнь".

Мне трех лет не было, когда мы в аварию попали: мама, папа и я. Мама и шофер сразу погибли, а мы с отцом сидели на заднем сиденье и уцелели. Отец руку в двух местах поломал, которой меня закрывал, и голову разбил. А я совсем не пострадал.

В больнице меня от папы никак не могли отцепить. А потом врач дал мне какое-то лекарство с водой, я уснул, и меня от отца оторвали.

Когда я проснулся, то всех здорово напугал, потому что у меня, по словам Стояна, началась "неукротимая рвота". Прекратилась она только тогда, когда меня к папе принесли. Я в него