Сказ о том, как инвалид в аптеку ходил - Дмитрий Сенчаков

с хвостиком лет жизни он в чём-то помог каждому земляку. А иным и не по одному разу.

Узрел Птерька знакомые костылики, что выпростались из-за тугой аптечной двери и тут как тут. Натянул дверную пружину, растопырил проём насквозь. Суетится. Вцепился в локоть бушлата и выпроваживает старика на распоясавшийся ветерок. Рыжелье не отстаёт.

— Классно выглядите, Радим Силантич! Ужель таблетку какую от старости раскопали?

— Да полно врать-то, Птерька. Давно известно, единственная таблетка от старости: цианистый калий. Она же — от любой болезни.

— Побойтесь бога, Радим Силантич! Где ваша фирменная щепетильность? Я вон и половиной ваших талантов не обладаю, а оптимизьма мне не занимать!

— Так негасимый источник у оптимизма твоего.

— Согласен, негасимый. Да только питать его надо. И не абы как. А водою дезинфицирующей. Слезою без примесей.

— Это неважно тут, — отвёл глаза сконфузившийся от таких слов Радим Силантьевич. — Всё равно, куда мне за тобой на костылях-то?

— А чё там, подумаешь костыли? Иные вон вообще с кровати не встают, через трубочку дышат, и ничего — живут ведь! Радоваться, старик, надо, что мир вертится вокруг тебя, что воздух этот носом втягиваешь! Вон и бобик с тобой дружит, для него — ты персона! Не иначе. А что до меня, я с бобиком во всём согласный: Радим Силантич наш — редкой души человек. Человечище! С буквы огромной. Не всем доступной. Мало кто осознаёт. Но мы то люди свои. Даже свойские. Ты вот что, Радим Силантич, — переходит Птеря Авокадиков на шепот заговорщицкий, — давай-ка мы с тобой за дружбу нашу накатим горячительного.

Напрягся старик. Не велит А. Б. пьянствовать. Да и обещал ей. Правда, давно. Может уже и сдулось обещание, скукожилось как воздушный шарик, переживший бурный день чужого рождения.

— Найдётся ли у тебя, Радим Силантич, банкнота подходящая… Достойная нашей дружбы многолетней?

А что, если данное А. Б. слово уже и необязательным стало за давностью лет? Ведь водки-то хочется. А ещё больше желается Радиму Силантичу душевной приятельской близости. Особенно после такого эпичного проигрыша в аптеке. Нестерпимо тянет Радима Силантьевича поднастроить душу в унисон. Да хоть и с Птерькой, прохвостом этим Авокадиковым, а что — тоже агнец божий, да ещё и поискреннее иных будет.

Не дождался внятного ответа Птерька. Но аккуратно подвёл инвалида за локоток к стекляшке, в мутных витринах которой тонули чаяния и молчаливые крики мятежных душ, заплутавших в бытовых перипетиях. Сгинули утренние благие намерения, нет их, испарились. Паинька остался стоять на тротуарчике. Эфемерный, прозрачненький такой ручки на груди скрестил, и зрит с укоризной на распоясавшегося двойника своего Радима Силантьевича во плоти, счастливого обладателя воды огненной. Ну и огурчиков к ней. Солёненьких. Не только для закуси, но и для особого воспарения души над поверженным телом. Ну и шариков каких-то там собачьих для Рыжелье. Сам Радим Силантьевич в том не понимает ни шиша, их Птерька на свой вкус выбирал. Снайперски в полтыщи уложились. Кучненько, словно Роспотребкорзина из того и состоит.

Отхлебнул Птеря Авокадиков первым.

— Эх, хороша! А я намедни мимо премии пролетел, как планер над Кокте́йблем. Мечусь теперь, словно фанера без паруса, с утра маковой росинки во рту не побывало. Язык онемел, окаменел, аж рёбра сводит! Кулак к роже прохожей так и тянется реверансы раздать. Негоже так жить.

Передал Птеря сосуд Радиму Силантьевичу. Что ж делать-то теперь? Ну и приложился старик к заветной бутылке. Сглотнул. Молчит. Совесть свою слушает: проснётся та или нет? Даже на огурцы не смотрит. Один Рыжелье за троих чавкает. Хрустит коричневыми шариками. Ух, как они приглянулись бродяге!

— Эх, пивка бы теперь! Жаль, что у тебя, Силантич, больше денег нет! Сам-то чего посмурнел? Вкусная ж водка! Зарозоветься должон, заразудалиться. А ты сидишь поникший, ощипанный, как веник после бани.

— Таблетки я так и не купил… — признался Радим Силантьевич.

— От старости? — ржёт Птерёк.

— От почек, — устало отозвался старик и опустил глаза. — Немецкие, понятно, дорогущие. Но ведь и отечественные дороже пятисот рублей оказались, мать их!

— Почки — дело сурьёзное… — заелозили Птерькины извилины, зашевелились, быстро смекнул, как помочь хорошему человеку. — Да ща в момент решим твои проблемы. Делов-то! А заодно и пивка возьмём.

— Правда? — не поверил Радим Силантьевич. — Ну, ежели ты поможешь мне, я помогу тебе.

Подмигнул Птеря Авокадиков старику: мол, ловлю на слове.

— Короче, пошли в банк. Кредитнём тебя, да и дело в шляпе.

— Как это «кредитнём»? Зачем мне кредит, ежели потом нечем отдавать будет?

— Как это нечем? Тебе ж государство исправно пенсию платит? Вот с неё и погасишь…

— Так ведь кроме пенсии у меня никаких денег-то и нет.

— Так у тебя их и с пенсии нет! Вон — пятьсот рублей были и что? Не то, что на жизнь достойную, даже на элементарные отечественные таблетки не хватило. А ты пойди и надуй их всех! Наколи и объегорь! И собес с пенсионным фондом, и банкиров с министром социального шухера. Возьми кредит и живи сейчас. Уловил? Пусть дельцы денюшку потом из твоей пенсии выщипывают, а то помрёшь и денег, что тебе по старости причитаются, так и не увидишь.

Почесал репу под ондатровой шапкой Радим Силантьевич. Складно Птеря излагает.

— Ну, старик, не тушуйся. Ощути чувство реальности и прояви чувство разумности!

Ему бы с А. Б. посоветоваться. Но Авокадиков и тут уловил, к чему склонилась стариковская мысль.

— Ты только Бестияновну свою не приплетай. Твоя жизнь — твои правила! Впрочем, мы и о ней позаботимся. Деликатесу принесёшь даме сердца и бутылёк винца сухого. Порадуешь старушку. Тоже, поди, заслужила сладкую жизнь на старости лет.

Кивнул Радим Силантьевич. Неуверенно так кивнул, но Птерин пыл отныне не охладить никаким рефрижератором.

— У тебя паспорт с собой?

Конечно, паспорт у Радима Силантьевича с собой. Не дай бог ему окочуриться на улице. А потом лежать неопознанным в морге с биркой на большом пальце, пока А. Б. будет беспомощно убиваться об нём.

— Так, а что ж ты сам, мил человек, кредит не возьмёшь?

— Не-е, сам я не могу. Я не дружу с кредитной историей. А она — дама сурьёзная. Ежели дружбы с ней не вышло, пролетаешь, старик, мимо кредитов, как фланец над Коктеблём.

Завернули в банк. Улыбнулась им девица молочная с косой русой. В белой накрахмаленной сорочке с погончиками.

— Меня зовут Надежда. Банк «Русский Стандарт».

Уставился Авокадиков на её русский стандарт. Глаз не оторвать: пятый номер! Выпяченный вперёд, как на горельефах на ВДНХ, куда его, прыщавого ещё подростка, однажды возила в каникулы мамаша. И