На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

спекуляция на сумасшедших — лишь показатель циничной безнравственности советской тайной полиции, партийного и государственного бюрократического аппарата.

*

Родился я в семье рабочих. Отец мой был дорожным мастером, мать — чернорабочая. Отец погиб в 1941 году на фронте. Мать в конце войны со мной и моей младшей сестрой переехала из г. Фрунзе на родину отца, в Борзну, маленький городок на Украине, к бабушке, матери отца.

Нет смысла рассказывать о жизни того времени: все население страны, за исключением бюрократической верхушки, вело голодное или полуголодное существование.

Бабушка моя была глубоко верующим человеком. Верующими стали и мы с сестрой. Я помню, с каким трепетом прочел в 6 лет детскую книгу об Иисусе Христе. Мать — атеистка — делала попытки убедить нас, что Бога нет. Но ее доводы разбивались о наш собственный жизненный опыт. А заключался этот опыт в том, что наша бабушка была ворожкой. Она читала особую молитву над ребенком, болеющим «младенческой болезнью» (как я сейчас понимаю, болезнь невротического характера), испугом или «сглазом» (вот это мне непонятно и сейчас). Моя мать посмеивалась над медициной бабушки, но ничего не могла сказать против очевидного факта — почти все дети действительно выздоравливали. Более того, врачи больницы, в которой работала мать, научились распознавать признаки «бабушкиных» болезней и направляли соответствующих больных к бабушке.

В восемь лет я заболел костным туберкулезом. Мать написала письмо Хрущеву с просьбой устроить меня в туберкулезный санаторий (местные врачи ничем не смогли помочь). Я получил путевку в санаторий (мать до сих пор глубоко благодарна Хрущеву за это, я — не очень: в стране, где медицинская помощь бесплатна, направление в санаторий должно быть нормой, и для этого не нужно беспокоить правительство).

Очень памятен мне первый день в туберкулезном санатории. Привели меня в палату как раз к обеду. На первое выдали борщ, на второе — картофельное пюре, на третье — виноград. После полуголодной сельской жизни обед показался роскошным. Виноград я видел впервые и потому сразу же набросился на него, потом с жадностью стал поглощать борщ. И вдруг в мою тарелку упал кусок хлеба, за ним — второй, затем пошли обглоданные кисти винограда. Я растерянно оглядывался по сторонам, ища врага. Бросали многие, но я долго не мог увидеть бросающего. Наконец враг найден, я перелезаю к нему на кровать и начинаю избивать. Что мог сделать мне, здоровому деревенскому мальчишке, он, годами прикованный к кровати?

Зашла медсестра и, увидав избиение, поволокла меня в изолятор, палату-«одиночку». Я разревелся и объяснил ей, что не виноват. Она обругала нас обоих и ушла.

Со всех кроватей стало доноситься слово «тёмная». Я почувствовал в этом слове угрозу и попросил мальчика с наиболее симпатичным лицом объяснить, что это такое. Он объяснил, что ночью придут старшие мальчики из других палат с костылями, накроют меня одеялом и будут бить.

— Но за что?

— Ты — сексот.

— А что это такое?

— Ябеда.

Это слово я знал. Я стал доказывать ему, что это несправедливо, что они сами во всем виноваты. Он терпеливо объяснил, что взрослые всегда против детей и нельзя им помогать наказывать детей. Это я понял, согласился с ним, но объяснил, что так как я не знал об этом, то меня можно простить. Он не согласился.

Вечером я с ужасом ожидал ночи. Единственное спасение видел только в том, чтобы спрятаться под кровать. Однако спрятаться я не успел. В палату ворвались большие мальчики, лет 11–12, с костылями. Но… направились они не ко мне, а к мальчику, который больше всех требовал «темную». Они шутливо постучали по нему костылями и ушли. Мои переговоры с мальчиком с симпатичным лицом оказались успешными.

Что означает слово сексот, я узнал лишь став взрослым.

В санатории, естественно, велась интенсивная атеистическая пропаганда. Так как большинство из нас были из деревни, то, естественно, почти поголовно мы были религиозными.

Нам попался умный воспитатель. Он приходил к нам после уроков и очень умно объяснял, почему Бога нет. Все, кроме меня, быстро признали его правоту. Я не вступал с ним в спор, но после его ухода рассказывал о различных чудесах (не только о бабушкиных). Во время следующей беседы воспитатель с удивлением видел, что все опять верят в Бога и приводят ему новые аргументы. Наконец он узнал, что главный противник — я. Он быстро сломил мое сопротивление относительно чудес из жизни Христа, «обновления» икон и т. д. Но с бабушкой и ему трудно было справиться. Он уходил, обещал объяснить то или иное явление в следующий раз. (Как я догадываюсь сейчас, он уходил почитать соответствующие книги.) Наконец все мои аргументы были разбиты с помощью теории внушения и гипноза. Но сдаваться в споре никогда не приятно. Я долго думал и придумал решающий аргумент. Дело в том, что бабушка лечила, в частности, грудных детей.

Я спросил воспитателя, как можно что-либо внушить ребенку этого возраста. Он растерялся. Затем пообещал объяснить и это, но попозже. Прошло много дней, пока он выполнил свое обещание.

Объяснение было таково: внушение в данном случае производится по отношению к матери ребенка. Мать начинает верить в выздоровление ребенка, и от этого у нее резко улучшается качество молока. И вот-де от такого особо полезного молока дитя и выздоравливает.

Так я стал атеистом. Бабушке я послал дипломатичное письмо, в котором объяснил, что Бога нет, и просил ее извинить меня за мой новорожденный атеизм. (Бабушка мечтала передать свою магическую молитву именно мне, но вынуждена была передать ее моей тете, которая вовсе не собирается становиться колдуньей.)

Рассказывать о жизни в санатории неинтересно — тоска, мечты о воле, о родных, разговоры, книги, учеба. Это нечто вроде тюрьмы, но с хорошей пищей, с ласковым отношением персонала к заключенным (за редким исключением, это все были люди, которые тепло и жалостливо относились к нам).

Отмечу только то, что сыграло большую роль в моем духовном развитии.

Воспитание наше было «инкубаторским». Весь мир мы познавали только через книги, учебу и беседы с учителями, поэтому слово, мысль, идея играли в нашей жизни главную роль. Идеология, в которой нас воспитывали, была гуманна. Эта идеология воспринималась нами в чистом виде, так как не сталкивалась с жизнью. В плане этическом я не видел противоречия между моральными принципами моего раннего, христианского детства и новыми.

В начале 7-го класса я впервые влюбился. Произошло это так: девочек из соседней палаты привезли на кроватях к нам поиграть. Играли мы в «почту». Игра заключается