Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим - Вячеслав Александрович Баймаков

где тут можно пожрать и… — он показательно оглянулся на фаянсовые дыры в полу и закончил: — Ну, Вы сами поняли.

— Я смотрю, никакую память ты не терял, — тихо, с прищуром, уподобляясь что-то заподозрившему дознавателю, констатировала очевидное медсестра. — Нехорошо врать.

Дима, приплясывая в нетерпении, топтался на месте, не имея возможности покинуть вонючее помещение. Проход плотно загородила тётка в белом халате, одно наличие которого, давало все привилегии над людьми в пижамах.

— Ну, как сказать, — принялся он оправдываться, — то, что ехал на машине в состоянии алкогольного «нестояния», — помню. Но не рассказывать же было об этом гаишникам. Хотя куда потом машина делась и почему я в жутком похмелье очухался голый на обочине, хоть убей, не помню.

— Понятно, — тяжело и с неким облегчением вздохнула медсестра, но тут же полюбопытствовала: — А с ногами что?

Она продолжала допрос, буквально приковав взгляд к бинтовым чуням. На что Дима только усмехнулся.

— Да ничего. Говорю же, голым нашли. Да ещё к тому же залитым чьей-то кровью, ни то свинячьей, ни то поросячьей.

Тут он задрал рукав пижамы и пошаркал жидкие волосики предплечья. В результате, расставаясь с немытым телом, на пол тёмной перхотью осыпалась уже окончательно засохшая кровь.

— Сначала приехала обычная «Скорая». Медики осмотрели, йодом помазали, но забирать отказались. Медсестра по доброте душевной из бинтов обувку соорудила. Потом приехали ваши орлы. Нарядили в боярскую рубаху с рукавами до пола. Только сапог в комплекте не нашлось.

Наступила пауза. Защитные эмоции женщины плавно успокаивались, приходя к состоянию равнодушия. У неё в голове, скорее всего, происходил процесс выбора: взять на себя ответственность и помочь страдальцу помыться или да ну её, эту ответственность? Естественно, победил второй вариант.

— Иди спать, — с наигранной усталостью скомандовала она, — доктор днём решит, что с тобой делать. Оставит — значит, помоют, оденут и тапки выдадут. Не оставит — поедешь одеваться в отделение полиции.

Она неспешно развернулась и вышла, давая, наконец, возможность Диме покинуть вонючую допросную, чем он с облегчением и поспешил воспользоваться. Только выйдя следом, хотел было поинтересоваться у уходящей по коридору спины медицинского халата, где у них можно попить, ибо с бодуна «пустынит». Но тут же узрел по направлению движения вполне современный кулер у импровизированного ресепшена, и вопрос отпал сам собой.

Несмотря на солнечный свет за решёткой, утро в палате наступало апокалиптически хмуро. Соседи проснулись. Лучше бы они этого не делали. Дима даже не заметил, как это произошло. Он не лежал, а сидел, пристроив подушку к спинке кровати и расфокусированным взглядом буравя стену, думая о всякой всячине. Неожиданно почувствовал внутренний дискомфорт. Обернулся и вздрогнул.

Палатный постоялец соседней койки лежал на спине, повернув к нему высушенное до состояния мумии серое лицо, и с великой тоской в остекленевших глазах мертвеца смотрел сквозь него, словно в душу. От одного этого мумифицированного взгляда Диме тут же захотелось покончить с собой. Так ему всё резко «анастовагинело», что жизнь без суицида показалась немила.

Но тут мужик перевёл самоубийственный взгляд на его бинтовые кроссовки, и молодого человека отпустило. Сосед, мужик лет сорока плюс-минус десять, трудно сказать точнее, забыв, что утро добрым не бывает, изобразил на роже с маской смерти некое подобие удивления. Он даже медленно сел, спуская «бухенвальдные» ножки на пол, продолжая пялиться на забинтованные ступни новенького, как на какую-то невидаль.

Дима растерялся. Он не понимал намерений психа. И тут болезный загробным голосом тихо спросил: «Ты что, на пятках вены резал?»

Этот дебильный вопрос и без того растерянного Диму поставил в тупик. Он несколько секунд сидел с открытым ртом, соображая, о чём это он? Но сосед, поняв его неправильно, то есть по-своему, тут же констатировал: «Идиот».

После чего лениво вернулся под одеяло. Улёгся на спину и влился в стойкий внутренний депресняк, ища на белом потолке подсказку: каким же образом можно гарантированно покончить с собой, когда все вокруг, суки, тебе этого сделать не дают?

Дима внимательно оглядел присутствующих, и прямо от души отлегло. Дебилов, кроме него, в палате больше не было. Все, как один, депрессивно озабоченные. Притом каждый по-своему и в строго индивидуальной мере деградации.

Во входном проёме неожиданно материализовалось нечто. Это что-то с чем-то без возможности определения половой принадлежности, едва протиснувшись боком, зло зашипело сплюснутой курносой сопелкой, удивительно похожей на свиной пятачок. Ещё больше мешало установлению гендерной принадлежности причёска коротким ёжиком под зека.

Первая мысль, посетившая Димину голову при виде этого представителя медперсонала в безразмерном одеянии, — на кой это «семь на восемь, восемь на семь» протискивалось в проём боком? Туловище, что в фас, что в профиль, что по диагонали, выглядело абсолютно одинаково. Но тут изуродованное чрезмерной сытостью жизни создание заговорило, и он понял: перед ним медсестра. Даже не так — медсестрище!

— Четвёрта палата, — противным визгливым фальцетом резанула она по ушным перепонкам. — Айда лекарство принимать.

Но народ резко прикинулся «шлангами», показывая, что так и не смог пережить без медикаментов эту ночь. Чуть-чуть до утра не дотянули. Вымерли. Медсестрище зло зашипела. А может, она вовсе и не злая была? Просто, как у мопса, из-за особенностей строения носа бедолага всегда так дышала. И ещё раз, просканировав резко вымершую палату, уже явно стараясь угрожать, визгливо добавила:

— Хто не придёт сам — того Верочка приведёт. Она сёдня дежурит.

Эх, как все подорвались! Куда только имитированная смерть от неизлечимого депресняка делась! Эта волшебная «Верочка» подействовала на постояльцев палаты, кроме Димы, как волшебный половой стимулятор, поднимающий даже у покойника в могиле. Народ судорожно, но как один дружно повскакивали с кроватей и принялись одеваться наперегонки.

Медсестрище роботоподобно в два притопа, в три прихлопа повернулась к новобранцу и, не убирая бензопилы из голоса, объявила:

— А ты, больной, жди дохтора. Сан Саныч тебя глянет, и тогда тебе пропишет.

— Чего пропишет? Куда пропишет? Может, действительно, было лучше в ментовку сдаться? — обречённо пробубнил себе под нос Дима, которому всё меньше и меньше хотелось здесь оставаться.

Медсестрище услышала, но не расслышала, поэтому по простоте душевной тут же переспросила:

— Чо ты там?

— Понял, говорю, — уже громче простонал новенький, почему-то в тот момент подумав, что депресняк — вещь заразная, и он её, похоже, уже подцепил от соседей, — Буду ждать Сан Саныча.

Бесформенная страшилка шумно шикнула свиным пятачком на вдохе. Присвистнула на выдохе. И, грузно переваливаясь с боку на бок, с усилием протиснулась из палаты в коридор. Следом за ней вереницей, как на смертную казнь, потянулись постояльцы четвёртой палаты, оставив новенького в гордом одиночестве.