Я выбрал бы жизнь - Тьерри Коэн

Опираясь подбородком на две длинные руки, сплетенные на его животе, на него с улыбкой смотрела Виктория.

Жереми оцепенел, словно загипнотизированный этим невероятным видением.

— Ну что, проснулся наконец? — тихо сказала она.

«Лицо Виктории. Ласка Виктории. А теперь — ее голос».

— Ну же, лодырь! Подъем!

Пальцы Виктории гладили его грудь.

«Она здесь, рядом. Она смотрит на меня, говорит со мной…»

— Ты собираешься просыпаться, или я встаю?

Он попытался пошевелиться и, к своему удивлению, протянул руку к руке Виктории, коснулся ее.

«Что это — сон, иллюзия, фикция? Кто ее режиссер? Бог? Дьявол?»

Его охватили одновременно страх и восторг. Хотелось кричать, плакать, смеяться.

Он решил радоваться мгновению, поддавшись этой галлюцинации, которую подарила ему смерть.

Молодая женщина прижалась к нему. Ее кожа показалась ему легким шелком, скользнувшим по его телу. Еще нежнее, чем в его снах. Когда лицо Виктории оказалось в нескольких сантиметрах от его лица, он не отвел глаз, любуясь каждой его черточкой. Ее огромными зелеными глазами, длинными ресницами, ее губами, приближавшимися теперь к его губам.

Сколько раз ему снилось, как он обнимает ее.

Она нежно поцеловала его в губы, и он отдался этому сладостному бреду.

«Какая разница, реален этот момент или нет? Я в нем живу!»

— Слушай, ты не мог бы живее откликнуться? — возмутилась она. — Если у месье день рождения, значит, месье имеет право лежать бревном?

День рождения? Он вздрогнул. Что это значит? Неужели смерть уважила ультиматум, отвергнутый жизнью? Или там, в глубинах бездны, время и небытие столкнулись, слились, чтобы даровать ему последнюю радость? Он решил насладиться моментом, прожить до конца этот бред, прежде чем окончится его земной путь.

Она прильнула к нему всем телом, и ему показалось, что ее кожа тает и растекается в нем.

Жереми лежал, не смея шевельнуться.

— Да обними же меня! — нахмурилась она. Потом подняла голову и посмотрела на него с лукавинкой в глазах: — Ты не хочешь подарка?

Она снова поцеловала его, и Жереми ощутил вкус ее губ. Он чувствовал себя пьяным, убаюканным грезой, до реальности выпуклой.

— Я погашу свет, — шепнула она.

«Не надо темноты, нет еще! Мрак поглотит нас, заберет Викторию и уведет меня к концу моего пути! И этой передышке, такой чудесной, придет конец!»

Свет погас, но тело Виктории осталось рядом с ним.

— Теперь ты обнимаешь меня слишком крепко. Я не могу шевельнуться, — сказала она ласково, с улыбкой в голосе.

Виктория по-прежнему лежала рядом.

Жереми держал ее за руку. Он боялся, что оргазм станет завершением его сна. Сколько снов заканчивалось именно так! Он лежал неподвижно, со страхом ожидая мгновения, когда придется расстаться с ней и наконец умереть.

Виктория уперлась подбородком в его грудь и прошептала:

— Знаешь, глупо, но я не могу не думать, что год назад… ты хотел умереть. Из-за меня.

Сев на постели, потрясенный, он пытался осмыслить слова Виктории.

«Год назад? Мой день рождения? Так мы живы? Почему я не помню этот год?»

Его рассудок пошатнулся под натиском безумных вопросов, обрывочных мыслей, абсурдных ответов и предположений.

Несуразность ситуации стала невыносимой, и он поднялся. Нервно потер затылок, силясь принять решение.

Было слышно, как Виктория напевает под душем «Гимн любви».[1]

Жереми оглядел комнату — светлая, в бело-кремовых тонах, в современном стиле, довольно холодная, но кое-какие вещи оживляли ее. Некоторые он узнал. Клубное кресло, которое ему подарили родители, лампа с красным абажуром, купленная у молодого дизайнера, две яркие подушки.

Он подошел к окну и раздвинул плотные занавеси. Луч света упал на кровать, в нем заплясали пылинки. За окном шла обычная жизнь, прохожие, машины, уличные шумы.

Он снова осмотрел комнату, освещенную теперь дневным светом, и заметил настенный электронный календарь. На нем был снимок Эс-Сувейры, его родного города. Белые и голубые дома, согнувшиеся под ветром деревья. Он подошел ближе, чтобы прочесть светящуюся дату: 8 мая 2002 года.

8 мая 2001 года он покончил с собой.

Жереми сел в кресло, не сводя изумленных глаз с календаря.

Чтобы не поддаться накатывающему безумию, он заставил себя успокоиться. Надо было подумать и рассмотреть все возможные гипотезы. Если он умер, то, может быть, попал в рай, где каждый день — день его рождения. Или это ад, и он обречен вечно переживать один и тот же сон, всегда в один и тот же день. А если он жив — значит, самоубийство не удалось и он потерял память. Целый год выпал из жизни.

В дверях ванной появилась Виктория в белом купальном халате, с замотанными полотенцем волосами, розовощекая, улыбающаяся. Любовь всей его жизни была рядом с ним.

— Что ты смотришь на календарь? Проверяешь дату? Ну да, сегодня твой день рождения! Почему, ты думаешь, я на тебя набросилась с утра? Это тебе подарок! — пошутила она. Потом, вглядевшись в серьезное лицо Жереми, нахмурилась: — Да что с тобой сегодня? Почему ты дуешься? Ты с утра какой-то странный.

Не зная, что и думать, он решился задать ей вопрос:

— Я…

Он заговорил впервые после пробуждения, и собственный голос удивил его.

Он осекся, вслушиваясь в звучавший почти уверенно басок.

— Да?

Она заинтригованно склонила голову.

Что он мог ей сказать? Если все это лишь иллюзия, к чему признаваться ей в своем смятении?

Но молчать он больше не мог.

— Я забыл…

— Ты забыл? Что, сердце мое? Свой день рождения? — пошутила она, на сей раз без улыбки.

Он был так серьезен, так напряжен.

— Что ты забыл, любимый? — повторила она.

— Я все забыл, — выдавил он из себя, удивленный и восхищенный нежностью Виктории. — Я ничего не помню. Эта квартира мне незнакома. Я не помню, что было вчера, позавчера, месяц назад.

Виктория озадаченно взглянула на него и пожала плечами. Она села на диван и принялась сушить волосы полотенцем.

— Виктория. — Он затрепетал, произнеся ее имя. — У меня амнезия… кажется.

— Ну брось, хватит! Эти твои сомнительные шуточки!

Она продолжала энергично вытирать свои длинные волосы, наклонив голову.

«Как ей сказать? А нужно ли? В конце концов, каков бы ни был мир, в котором я живу, настоящее и будущее, если они у меня есть, прекрасны, раз она со мной! Так что мне до прошлого? Двенадцать месяцев — что это такое в сравнении с вечностью?»