Черный-черный дом - Кэрол Джонстон

его географическое положение и численность населения, – и стала убеждать себя: может быть, все будет хорошо. Может быть, никто меня не вспомнит. Может быть, я смогу сделать то, для чего я здесь, так, чтобы они не узнали. Но и тогда я ни на секунду не поверила в это.

Переполненный зал бара – это уютное помещение с огромным открытым камином, красными стенами, столами из темного дерева и мягкими табуретами. Я чувствую усталость и беспокойство, оглядываясь по сторонам и стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Джаз толкает меня локтем, заставляя вздрогнуть. Он кивает в сторону большой группы людей на другом конце комнаты. Большинство из них – молодые люди, столы вокруг них заставлены полупустыми стаканами и завалены хрустящими пакетами с чипсами.

– Археологи из университета Глазго, – говорит он. – Я был таким много лет назад. Приехал студентом работать на захоронении Клух-Ду недалеко от Западного Мыса. Должен был провести там всего полгода, а вот до сих пор здесь… – Он смеется, качает головой. – Они снова открывают раскопки. Так что вы не единственная новенькая. – Еще одна ухмылка. – Почему бы вам не выпить, пока я схожу за Келли? Она сейчас наверху, в своей квартире.

Я не хочу выпивки. После трех железнодорожных переездов, задержки рейса из Станстеда, одиннадцатичасовой поездки на автобусе из Глазго и переправы на пароме из Уллапула я так устала, что мне кажется, будто я могла бы уснуть стоя. Выпивка, не говоря уже об общении, кажется мне совершенно непосильной задачей.

– Спасибо, что подвезли меня, это было очень любезно с вашей стороны.

– Не стоит благодарности. А то таксист содрал бы с вас три шкуры.

Он улыбается мне в последний раз и направляется к двери с надписью «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА». Я неохотно оглядываюсь по сторонам. У барной стойки относительно пусто. В другом ее конце на табуретах сидят двое мужчин в рыбацкой экипировке – желтые нагрудники и брюки с лямками поверх терможилетов и защитных ботинок.

– Здравствуйте, я Джиллиан Маккензи, – произносит женщина за стойкой. Лицо у нее загорелое и веснушчатое, улыбка теплая, акцент местный, но, возможно, со слабыми следами какого-то другого. Она заправляет за уши длинные темно-русые волосы, припорошенные сединой, и протягивает руку для рукопожатия. – А вы, должно быть, Мэгги.

– Откуда…

– О, про вас все знают. – Бармен поворачивается от ряда бочонков на другом конце бара. Пока не вижу его непринужденной улыбки, я воспринимаю его слова буквально, и мое сердце на мгновение ускоряет темп. Как тогда, когда Джаз спросил меня, бывала ли я раньше на островах, и я сделала слишком длинную паузу, прежде чем покачать головой.

Бармен ставит два виски перед рыбаками и снова поворачивается ко мне. Он невысокий и худощавый, глаза у него на удивление темно-карие.

– Вы – первый клиент Келли. Когда она получила ваше письмо, то танцевала по этому залу, словно цапля в брачный сезон.

– Мой муж, Брюс, – представляет его Джиллиан. – Не обращайте на него внимания. В любом случае, что я могу вам предложить? Первая выпивка – за счет заведения. Мы делаем клубничный дайкири и розовый джин с тоником в честь Дня святого Валентина. – Она делает небольшую паузу, а затем наклоняется ко мне: – Вы в порядке?

«Нет, – хочу резко ответить я. – У меня только что умерла мама». Это похоже на очень специфическую и внезапную форму синдрома Туретта. Я продержалась меньше десяти минут в самолете в Станстеде, прежде чем сказала это бедной женщине, сидевшей рядом со мной, и наслаждалась ее сочувствием всю дорогу до Глазго. Наверное, она думала, что моя мама действительно только что умерла. Три месяца назад – это не «только что», даже если кажется, будто это именно так. И как бы мне ни хотелось, чтобы это было оправданием для моего состояния, но то, что мамы больше нет, не может быть причиной той тяжести в животе, тех кошмаров, от которых я не могу избавиться, всех этих «может-быть-все-будет-хорошо». Это не причина того, что менее чем через две недели после выписки из больницы Модсли[3] я преодолела семьсот миль до этого места – этой деревни – в глуши. Даже если мне легче притворяться, что это так.

– Извините. Я просто устала, – отвечаю. И пытаюсь улыбнуться. – Можно мне белого вина, пожалуйста? Любого, какое у вас есть. И спасибо.

Я притворяюсь, будто меня интересуют фотографии, почти вплотную друг к другу развешанные на красной стене рядом с барной стойкой, пока Джиллиан достает из холодильника бутылку «Пино гриджио» и наливает. Некоторые фотографии вставлены в рамки, некоторые заламинированы: цветные, сепия, черно-белые пейзажи моря, скал и пляжей, портреты мужчин, женщин и детей. Над ними – вырезанный из коряги кусок лакированного дерева с написанными черной краской словами: «Овца всю жизнь будет бояться волка, а потом ее съест пастух».

– Веселенькое высказывание, – улыбается Джиллиан, протягивая мне вино. – Но оно было здесь еще до меня, как и большинство этих фотографий. Многие из тех, кто на них изображен, сегодня сидят здесь.

– Мэгги!

Я узнаю́ слегка щербатую улыбку и гладкую каштановую стрижку Келли по ее фотографии в интернете. Она обходит стойку бара, обнимает меня за плечи и крепко сжимает.

– Я так рада, что вы здесь. – Отпускает меня, чтобы еще раз широко улыбнуться и снова обнять. – Я уже начала думать, что ваше письмо мне померещилось… Как прошло ваше путешествие? Наверняка ужасно. Пожалуй, проще добраться до Северного полюса… Джиллиан, можно мне как обычно?

Келли забирается на табурет рядом со мной и поворачивается лицом к залу.

– А, я пропустила ежемесячное общее нытье, – отмечает она. – Какая досада… Жаловаться – это для некоторых постоянная работа. – Она протягивает барменше банкноту в пять фунтов, в то время как Джиллиан ставит на барную стойку еще один большой бокал вина. – Спасибо. – Келли смотрит на меня и подмигивает. – Итак… Не хотели бы вы получить краткую информацию об этих замечательных и милых людях, раз уж собираетесь жить среди них в обозримом будущем?

– Конечно.

– Хорошо. – Келли опирается локтями о барную стойку, скрещивает ноги и указывает на четырех мужчин, сидящих за маленьким столиком. – Дрочер, дрочер, хороший парень, дрочер.

Когда я начинаю смеяться, она сжимает мое плечо.

– О, слава богу… Наконец-то кто-то понял мои шутки. Пожалуйста, скажите, что вам меньше тридцати лет! Это, наверное, очень грубый вопрос. Я имею в виду, что вы выглядите моложе тридцати, очевидно. Просто у здешних людей есть привычка уезжать, как только они заканчивают школу, и возвращаться только тогда, когда они уже готовы получать свою пенсию.