Пропавшая ватага - Андрей Посняков

– Потому и не дает, что не венчаны! – Настя фыркнула, накидывая кухлянку – показалось, будто невдалеке, у крыльца, послышались чьи-то шаги.

Мимо кто шел? Иль к атаману с делом каким? Хм… и какие дела-то в такую-то рань? Солнце вон за окном еще не показалося, да и колдовское не в полную силу светит – сиреневой луною над дальним лесом висит.

– Нет, все ж таки, мыслю, должны бы они к весне либо гонца послать, либо сами явиться, – одеваясь, рассуждал сам с собой атаман. Так и на кругу решено было.

Настя не слушала мужа. Поднялась, да, колыбельку качая, в мысли свои погрузилась. Про Устинью задумалась, про Митаюки, про все свое житье-бытье.

Прав ведь и Иван, прав – иногда такая скука нахлынет, что просто волком выть хочется! Вспомнится город родной, ярмарки многолюдные, веселье! Вроде б и не шибко-то хорошо жила Настя, а вот, поди ж ты, плохое-то почти что и не вспоминалось, все больше – хорошее. Как с девками на качелях качались, как пироги ели, сладкие, с ревенем, как… А потом – полон татарский, насильничанье и пустота – тьма. Не казаки бы, не Иван… где б сейчас была-то? Да и все остальные девы… Ах, Устинья, Устинья, жаль, что острог покинула, ну да, дай бог, остяк Маюни ее догнал, отыскал, теперь, поди, вместе обживаются на Пустозерье… Ага, обживаются! На какие шиши, интересно? Доли-то своей молодой остяк не забрал, да и вообще, похоже, о ней не думал – за Устиньей следом кинулся. Ну, рыбу-зверя запромыслить умеет, к артели какой-никакой пристанет – проживут. Иное беспокоит боле – ватажка Матвеева. Неужто и впрямь – сгинули? Этакие-то опытные казаки? Да еще и Митаюки с ними – дева рассудительная, умная, к мужу своему, Матвею Серьге, привязчивая, да и так – для всех в остроге хорошая. С каждым поговорит, каждому улыбнется, для каждого слово доброе молвит – краса дева! Так-то оно так… но вот раньше Насте казалось, что добрей да услужливей Митаюки, кажется, и нет человека, а сейчас… сейчас вот так почему-то не кажется. Почему? Поди, разбери. Может, просто потому, что саму-то Митаюки Настя давненько уже не видела.

По крутым ступенькам крыльца застучали сапоги – значит, не показалось, и впрямь шел кто-то. И кого это с утра-то пораньше принесло?

Вот – слышно было – ходок шумно высморкался, стукнул в дверь:

– Дозволь доложить, господине.

– Доложить? – выйдя в неширокие сени, атаман отворил дверь. – А, это ты, Якиме. Заходи, заходи, садись вон на лавку, в горнице.

Верный атаманов оруженосец Яким, перекрестившись на висевший в углу образок Николая Чудотворца, поклонился скромненько – весь из себя неприметный, простоволосый, молчальник, слова лишнего клещами не вытянешь. Ростом невысок, однако жилистый, сильный, а ходил всегда неслышно, как тень.

– В море что-то не то, атамане, – откашлявшись, доложил Яким.

Егоров невольно напрягся:

– Что значит – не то? Колдуны на драконах своих кружат?

– Не колдуны, господине. Думается – лодка.

– Почему думается? – повел плечом атаман.

– Далеко еще, видать плохо. С юга идет, с колдовской землицы…

– Или вдоль берега кто-то с Печоры-реки плывет-добывается, – озабоченно перебил Иван. – Эх, труба моя зрительная куда-то задевалась! С осени найти не могу. Сейчас бы пригодилась – увидели бы, кто там веслами машет. Ла-адно, так поглядим – пошли.

Оба – впереди атаман, следом за ним – оруженосец – вышли из недавно сложенной избы и зашагали к надвратной башне острога, выстроенного казаками на небольшом островке посреди холодного северного моря, чтоб никакому зверью хищному – а на том берегу таковых многонько шлялось – не донырнуть, не доплыть было. Добрый острог сложили – шагов триста в длину и двести в ширину, могучие стены из засыпанных камнями и галькой срубов высотой в пять человеческих ростов, еще и подвесной мостик, и ворота с башнею – на нее сейчас и подымались, с нее и махал часовой – молодой казак Короедов Семка. Отрок еще безусый совсем, одначе в походах опытен и к пороховому наряду падок зело.

– Здрав будь, атаман-батюшка! – браво выпятив грудь, выкрикнул Семка.

– И тебя да хранит Господь. – Иван одобрительно покивал, показывая, что зоркостью караульщика весьма даже доволен. – Ну, что там насмотрел?

– А вон! – парень махнул рукой к югу, где посреди синего моря маячила темная точка.

– Может, какой зверь морской? – прищурил глаза атаман. – Или ктой-то из зубастых гадов. А зубастые сами в этакую холодрыгу не полезут – знать, колдуны направили.

– Может, и зверь, – тихо промолвил страж. – Токмо думается мне все же – лодка. Вона как волна-то играет.

– Да, похоже, лодка, – атаман присмотрелся. – И весла – вижу теперь. Челнок малый, не струг… И кто бы это мог быть-то?

– А не Матвеевы ли то казаки? – неожиданно предположил Короедов.

Иван дернул шеей:

– Те не с той стороны должны бы. Скорей – народец морской морей промышлять вышел, да вот отнесло к колдовским берегам. Ладно, что гадать? Подождем – увидим.

Ждали недолго – едва заметная точка, подгоняемая ловкими взмахами весел и ветром, вскоре превратилась в узнаваемый облик обтянутого шкурами челнока, в котором сидели двое. Лиц было не разобрать, однако правивший челноком человек вел свое суденышко вполне уверенно – прямо к причалам.

– Может, из пищалицы пальнуть? – запоздало предложил Семка. – Для острастки!

– Я вот тебе пальну! – Атаман уж хотел было отвесить парню подзатыльник, да вовремя передумал – не солидно как-то.

Спустился – верный Яким следом – во двор, махнул рукой воротным, что открывали да спускали мосток. Все сделали быстро, ни одна петелька не скрипнула, ни один ворот – слава богу, уж чего-чего, а рыбьего жира в остроге хватало, да и сала тюленьего имелось в избытке – чего хочешь смазывай!

Перепрыгнув через плоский камень, Иван остановился в нескольких шагах от причала, у покачивающихся на мелкой волне стругов, глядя, как ловко, привязав челнок, на берег выбрались двое. Атаман улыбнулся – узнал уже. Распахнул объятия…

– Вот кого не ждал, гости дорогие! Ну, рад! Рад.

– И мы рады, да-а…

Поклонившись, произнес Маюни, юный остяк, проводник и шаман, еще по осени отправившийся вслед за любовью своей, Устиньей. Девушка тоже поклонилась, однако вслух ничего не сказала и поплотней запахнула кухлянку, словно бы замерзла… или просто все еще была сильно обижена.

– Рад, что вы оба вернулись в здравии! – Иван похлопал хрупкого с виду остяка по плечу и еще раз добавил: – Рад.

– Мы не вернулись, однако, да-а… – Темно-зеленые, цвета еловых лап, глаза Маюни сверкнули обидой и вызовом. – Долю свою заберем и уйдем, да. Ведь доля-то мне положена?

– Ах, вот вы зачем… – Егоров задумчиво потрогал шрам и продолжал дальше, впрочем, без всякого гнева, лишь с грустью: – Жаль, жаль… Я-то думал… Однако – что ж, неволить не буду. Долю свою заберешь, добра ты ватаге сделал немало. Однако допрежь того – заходите же, отдохните с дороги. А вечером о странствиях своих поведаешь!