Возвращение связного - Гелена Крижанова-Бриндзова

class="p1">Но с разведенной что-то нужно было делать; раз нельзя положиться на местную власть, решили справиться с ней своими силами.

— Мы ей покажем, пусть только появится! — грозились лабудовчанки. — Долго она у нас не задержится!

Семиклассники и восьмиклассники, будущие Танины ученики, тоже грозились:

— Да, уж мы с ней живо разделаемся! С нами шутки плохи.

Только Милан Гривка и Сила Шкалак ждали новую учительницу с нетерпением.

— Представляешь — партизанка! Вот будет жизнь! — мечтал Милан. — Мы ей скажем, что тоже помогали партизанам, и тогда можно будет не делать домашние задания.

— Да что там задания, пусть лучше отпускает нас с уроков! — предлагал Сила, для которого не было горшей муки, чем сидеть за партой.

— Скорей бы она приехала! — вздыхали они, а когда Яно Гурчик сказал им, что он эту учительницу забросает конскими яблоками, Сила, первый драчун в деревне, влепил ему затрещину.

Гурчикова, мать Яна, потом гонялась за Силой с граблями и даже пришла на хутор жаловаться его матери на этого висельника.

А Милан сказал:

— Молодец! Если б он тогда не убежал, я бы ему еще одну влепил.

* * *

Она приехала в прорезиненном плащике, с фибровым чемоданчиком в руке; маленькая, почти детская фигурка, прическа с локонами, туфли на высоких каблуках оставляли глубокие вмятины в утоптанной грязи тротуара.

Деревня ахнула.

— Так это и есть партизанка, та самая, от которой ушел муж? Эта замухрышка была в горах и стреляла? Да ведь ее любой ребенок отлупит…

Если б ей дали хотя бы первачков и второклассников — эта малышня еще слушается и с трепетом глядит на кого хочешь, лишь бы он назывался учителем. Однако новой учительнице достались старшие классы: девчата, которые вот-вот пойдут под венец, и парни, привычные к работе с косой и топором. Да разве с ними совладает такой заморыш?

— Ждали учительницу, а нам прислали Танечку, — сказала директорова жена, и с тех пор никто не называл ее иначе, как Танечкой.

Милан с Силой тоже были разочарованы. Будь она хоть на голову выше, а то ведь от горшка два вершка.

— Хороша партизанка… — возмущались они. — Что же она делала там, в горах?

— Мы ей покажем! — Теперь уже старшеклассники грозились в открытую, потому что никто не собирался давать им по шее.

* * *

Они «показали» ей в первый же день.

Класс гудел, верещал, парни швыряли друг в друга книгами и пеналами, девчонки бегали между партами, громко перекликаясь.

— Тихо! Тихо! Да успокойтесь же! — надрывалась маленькая учительница. Она стучала по столу, а потом, как ребенок, дула на красную ладонь.

Самое смешное, что она хотела выглядеть как настоящая учительница и хотела от них, чтобы они вели себя как ученики.

На шум прибежал директор. Он высокомерно покачал головой, надавал затрещин Милану и Силе, сидевшим за первой партой, — Милану досталось поменьше, Силе побольше, — крикнул:

— Тихо! — И добавил: — Шкалак, на колени!

Сила встал, медленно побрел к доске, опустился на колени и вдруг услышал что-то невероятное: учительница за него заступилась.

— Он ничего не сделал, правда, ничего, — сказала она не как учительница, а скорее как школьница, которая оправдывается перед строгим учителем. — Эти двое, — она показала на Милана и на Силу, — вели себя хорошо.

Это было так странно и, право же, так смешно, что весь класс прыснул, и Сила тоже не удержался. Он закатил глаза и постучал себя по лбу: у бедняги, мол, ум за разум зашел.

Его-то учителя всегда награждали оплеухами. Если б только это — его и били чем попадя: палкой, книгой, линейкой. В пятом классе у них был учитель, так тот ремнем порол. Бывало, как заревет: «Ложись!» — и уже отстегивает ремень.

А уж на коленях стоять! Сколько Сила ходит в школу, он всегда больше стоял на коленях, чем сидел за партой. И он уже привык. К стоянию на коленях, к побоям, к тому, что во всех случаях именно он становится козлом отпущения.

И он совсем не обиделся на директора, когда тот сказал:

— Ничего, ничего, коллега. Шкалак — это отпетый висельник.

«Ну, и чего ж ты добилась?» — подумал Сила.

Директор прошелся по классу, одному дал по рукам, другого дернул за ухо, раздал еще несколько затрещин — просто так, для порядка, потом усмехнулся, легонько, уголком рта:

— Это вам не Братислава, а деревня.

И вышел.

Учительница вздохнула, жалостливо взглянула на Силу.

Тот отвел глаза, а когда она отвернулась, сделал «ослиные уши».

Заступилась за него, скажите пожалуйста! Подумаешь, какие нежности. Нечего за меня заступаться, очень мне нужно это твое: «Он ничего не сделал». Думаешь, я хвостом завиляю, если ты скажешь: «Он ничего, он смирненький, добренький»? Ну да, я не орал, но не потому, что испугался тебя. Просто мы рисовали с Миланом забавные картинки. Да у тебя бы глаза на лоб полезли, если б ты видела наши художества, а ты: «Они ничего, они ангелочки». Правильно сказал тебе старый: это деревня. Не орали сегодня — завтра можем заорать. Это тебе не Братислава, а деревня.

* * *

На другой день снова пришлось вмешаться директору, и снова Силе досталось на орехи, хотя в этот раз он и не рисовал ничего. Он читал «Тайну застывшего крика» — отличный детектив, не оторвешься. «Ради бога, Альберт, не стреляй!» — эти слова записались на граммофонной пластинке, вот он — след, детектив уже знал имя убийцы, и вдруг — бац! бац! — «Шкалак, марш на колени!»

Хорошо еще, что Милан успел подхватить книгу; повезло ему, и теперь Силе придется ждать, пока он ее не прочитает.

— Ваши методы неудовлетворительны, коллега, — сказал директор. — Поймите, директор здесь не для того, чтобы быть при учителях полицейским.

Ученики не знали, что это такое — «методы», им было ясно одно: учительница что-то делает не так. Им нравилось, что директор бранит ее без обиняков и на глазах у всех, они были довольны и совсем не сердились, когда он их лупил и кричал на них.

Учительница шла в школу, как на пытку, и возвращалась измученная, вымотанная, с горячечными глазами. Вся деревня знала про ее беспомощность; говорят, ученики измываются над ней, а директор, мол, хочет писать в район, чтобы ее перевели куда-нибудь. Не будь она дурой, сама бы попросила перевода. Янчович и Гривка охотно бы ей помогли.

Но, видно, Танечка в самом деле была дурой.

Приходит она в национальный комитет.

— Вы товарищ Гривка? — спрашивает Эрнеста.

Эрнест кивнул,