Однажды я выберу тебя - Эмма Скотт

Конус желтоватого света осветил меня, будто прожектор. Чтоб не упасть, я оперся рукой о фонарный столб. Ладонь коснулась твердого, шершавого бетона. Настоящий. Только он и казался здесь реальным, в то время как проникшие в кровь наркотики боролись с голосом разума, твердившим, что я совершаю ошибку.

– Джоуи…

Но он уже ушел, скрылся в ночи вместе со стоявшими на углу парнями. Подобно упырям, они затаились на границе круга света. Я с такой силой цеплялся за фонарный столб, что заболели пальцы. Но так и не смог его ухватить. Столб оказался слишком широк для моей руки. Мне не за что было держаться.

Между лопаток струился пот. А вне пятна света, где-то за углом, город накрыла ночь.

Подъехала машина. Окно пассажирского сиденья поползло вниз. Я смутно осознал, что с полдюжины парней вокруг мгновенно переключили внимание на водителя. Он казался всего лишь расплывчатой фигурой за рулем. В его руке, зависшей над пассажирским креслом, светился оранжевым тлеющий кончик сигареты. Парни засвистели и, наклонившись, принялись трясти перед ним задницами. Сквозь издаваемый ими шум и гул в ушах пробился голос водителя:

– Ты.

Я.

В тусклой темноте огонек сигареты поплыл ко рту мужчины. И вспыхнул ярче, когда тот затянулся, позволяя разглядеть лицо. Среднего возраста. С обвислыми щеками. Взгляд черных глаз под густыми бровями прикован ко мне.

– Сделай вид, что тебе приятно, – наставлял меня Джоуи в грязном углу заброшенного дома. – Что они тебе нравятся. Все это игра. Изображаешь притворство и получаешь деньги. Легко и просто.

Свет фонаря освещал мою сцену. Мужчина в машине был зрителем, и ждал он только меня. Другие парни, чертыхаясь, растворились в темноте. Я крепче вцепился в фонарный столб. Грубый бетон царапал кожу. Если я отпущу его и сяду в машину, то изменюсь навсегда.

Дым выплыл из открытого окна. Темный город дышал, словно монстр.

Что бы я ни принял, наркотик оказался слабым. И вызываемое им радостное возбуждение, призванное облегчить задачу, уже прошло.

«Не отпускай. Держись, и будешь в безопасности. Отпустишь – и уже никогда не станешь прежним».

Другой голос возразил:

«Каким – прежним?»

Максом Кауфманом, сыном Лу и Барбары, младшим братом Рэйчел и Морриса? Этого парнишки больше не существовало. Его уже лишили привычной жизни за тяжкий грех. Ведь он тайком провел кого-то в свою спальню. Да не абы кого. Другого парня. Девятнадцатилетнего мужчину. Неважно, что парень был хорошим. И что мы просто целовались. Никого не волновало, что мы любили друг друга. Что с ним, впервые за свои шестнадцать лет, я почувствовал себя настоящим.

От прежнего меня не осталось ничего, кроме стремления. Бесконечного, отчаянного желания вспомнить, каково это – быть любимым. Но еще сильнее хотелось забыть, что чувствуешь, когда тебя отвергают. Мне пришлось заполнять пустую оболочку таблетками, дурью… Всем подряд. Постоянно, пока я бодрствовал. И уже не осталось ни работы, за которую можно цепляться, ни расписания, чтобы его придерживаться. Потому что эта потребность не признавала чужих законов, она стала вечной.

И лишь мужчина, ждущий меня в машине, мог помочь и дальше ее обеспечивать. Да и какая разница, что придется торговать собой? Ведь родители меня таким и считали. Как и Джоуи. Может, если я стану продавать себя достаточно часто, я и сам начну так думать. Возможно, даже к этому привыкну. Я уже осквернил свое тело. Так почему бы не позволить другим попользоваться?

Я создан для этого. Все просто.

Я отпустил столб.

Макс

– Я отпустил столб.

Я прогнал воспоминания и вернулся в настоящее, в зал местного колледжа в центре Сиэтла, штат Вашингтон. Не на тот угол в Сан-Франциско. Не в пропахшую дымом машину. Не в тело, сохранившее, когда мы закончили, запах того мужчины. Я снова стал собой и не собирался это менять.

За мной наблюдали примерно двадцать человек. Некоторые кивали.

– Я достиг самого дна, – проговорил я, наклоняясь к микрофону на трибуне. – Или был к этому близок. Лишь благодаря огромным усилиям и помощи совершенно незнакомого человека я смог выбраться и понять, чего же на самом деле стою.

Я взглянул на лица людей, что сидели передо мной, ожидая, пока я продолжу.

И дойду до счастливого финала. Но говорить было не о чем, да и хватит на сегодня. Рассказывая свою историю, я будто бы вновь вернулся на тот темный угол, а это далось нелегко. Я больше просто не мог об этом говорить.

– Не хотелось бы занимать все время. Закончу в следующий раз.

Раздались редкие аплодисменты, потом на сцену вновь поднялась Диана, координатор группы Анонимных наркоманов.

– Спасибо, Макс, что честно рассказал о себе, поделился очень личным. Добро пожаловать к нам. Мы рады, что ты здесь. – Она обратилась ко всей группе. – Пока не переехал сюда, Макс был наставником в Сан-Франциско. Когда это случилось? Несколько недель назад? Как же здорово, что он готов заниматься с кем-нибудь и здесь. Если вам интересно, дайте знать мне или Максу.

Снова редкие аплодисменты и несколько усталых кивков. Я распознал утомление в собравшихся здесь людях. То самое, что возникает в результате борьбы и проникает глубоко внутрь. Зависимость выматывает так, что ощущаешь себя кроликом, зажатым в собачьей пасти, иногда отступает, но окончательно не исчезает никогда.

Направившись к своему месту в первом ряду, я заметил сидевшего сзади парня. Он неуклюже ссутулился на стуле, вытянув вперед обтянутые джинсами ноги. Капюшон черной толстовки покрывал голову. Даже в помещении парень не снял темные очки. Прядь золотистых волос выбилась из-под капюшона и свисала ему на лоб. Он плотно сжал полные губы, а руки скрестил на широкой груди. Одежда его казалась вполне обычной, но ботинки и солнечные очки, не говоря уже о часах на загорелом запястье, явно говорили о наличии денег.

«Модный Унабомбер[1]», – с улыбкой подумал я.

– Кто-нибудь из новичков хочет рассказать о себе? – спросила Диана.

Кажется, я почувствовал, как незнакомец сверлит меня взглядом. И мне вдруг нестерпимо захотелось обернуться и рассмотреть его получше. Никто не отозвался, и я, не в силах сдержаться, украдкой бросил взгляд через плечо. Высокий парень неуверенно ерзал на стуле, отгородившись ото всех, словно кирпичной стеной, скрещенными на груди руками. Лицо за стеклами очков напоминало каменную маску.