Из Америки с любовью - Андрей Уланов

– Михаил Иванович, посмотрите, – позвал из комнаты Приходько.

Старик спокойно переступил через труп и вошел в комнату. Я опустил «беретту» в пакетик для вещественных улик, а пакетик – в портфель для образцов фирмы «Люй Шунь и сыновья». Отличная штука этот портфель. Отделений и кармашков в нем больше, чем рисинок в китайском бутерброде.

Когда я вошел в комнату, Приходько, стоя на постеленной на стол газете, увлеченно ковырялся в плафоне.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил Старик.

– Одну секунду, Михал Иваныч, сейчас...

В плафоне что-то щелкнуло, и на Приходько посыпались деньги. В самом прямом смысле. Точнее – небольшая пачка, перетянутая резинкой. Отскочив от приходькиного лба, она шлепнулась прямо мне в руки.

– Сколько там?

Я стянул резинку и с обалделой машинальностью пересчитал. В пачке были в основном червонцы и четвертаки, но попались и несколько полусотенных.

– Пятьсот семьдесят, Михаил Иванович.

– Да-а. – Приходько спрыгнул со стола и начал стряхивать с пиджака осевшую штукатурку. – Плохо дело, Михал Иваныч.

– Если бы плохо, Иван. – Старик устало опустился на стул, нимало не заботясь о сохранности места преступления в первозданном виде, и ослабил узел галстука. – Не просто плохо, а очень плохо.

Должно быть, у меня, стоящего посреди комнаты с открытым ртом и пачкой денег в руке, был исключительно идиотский вид. Настолько дурацкий, что даже Старик смилостивился надо мной и снизошел до объяснений.

– Видите ли, Анджей, – начал он, – когда семь лет назад китайцы начали штамповать вот эти плафоны, население быстро обнаружило, что между... не скажу, как эта штука называется по-инженерному... в общем, внутри у него остается щель как раз по размеру казначейского билета. А еще через месяц все воры в Российской Империи, увидев этот плафон, первым делом лезли именно туда.

– Из чего следует, – вмешался Приходько, – что мы имеем дело с любителями, но очень талантливыми и не останавливающимися ни перед чем. А поймать таких будет очень сложно.

То есть почти невозможно. Мне вдруг стало жарко. Я попытался расстегнуть верхнюю пуговицу и обнаружил, что до сих пор держу в руках профессорские сбережения.

– Михаил Иванович, – окликнул я Старика, уже начавшего рыться в столе. – А с ними что делать? Оформить?

Старик кисло посмотрел на меня.

– Оформите как найденное при обыске.

Я отдал деньги чиновнику из прокуратуры, трудившемуся над протоколом, и прошелся вдоль книжной полки. На ней уместилась только часть книг. Остальные, сложенные в несколько стопок, лежали под ней. По дороге Старик сказал, что убитый был профессором из Питера. Судя по надписям на обложках толстенных фолиантов, для переноски которых явно потребовалось не меньше двух носильщиков, покойный имел отношение к какой-то химии. Если не считать вводного курса в судебную экспертизу, этой наукой я занимался только в гимназические годы. На юрфаке, слава богу, нам ей голову не забивали.

Мое внимание привлекла тоненькая брошюрка, лежавшая поверх остальных томин, именно тем, что была она слишком уж тоненькая и на серьезный научный труд, к которым господин профессор питал явную слабость, нимало не походила.

– «АЯТ-четырнадцать», – почему-то шепотом произнес я название брошюрки и раскрыл ее. Точнее, она сама раскрылась у меня в руках на загнутой странице. – «Поступенчатое разделение нитрокомплексов», – снова шепотом прочитал я название главы.

Посреди страницы несколько абзацев были отчеркнуты карандашом, а на полях напротив них четко выведено «Чушь!». У меня возникло нехорошее предчувствие. Я отогнул страницу и посмотрел на внутреннюю сторону обложки. В самом верху гордо красовался штамп «Совершенно секретно», перечеркнутый крест-накрест. Рядом виднелась сделанная теми же чернилами замысловатая роспись и еще один орлоносный штамп – в/ч номер такой-то. Под ними стояла печать библиотеки Санкт-Петербургской Академии наук «Только для служебного пользования». Я осторожно закрыл книжечку. Конечно, всегда есть вероятность, что «АЯТ» означает что-нибудь мирное и безобидное, вроде четырнадцатой жены в гареме эмира бухарского, а не «А-чего-то ядерного топлива, этап четырнадцать». И надпись «Чушь!» сделана вовсе не покойным профессором, а кем-то из предыдущих читателей. Да, а еще есть вероятность, что Илья Муромец в самом деле когда-то сказал Шиве: «А давай-ка дернем, восьмирукий, за развитие российской фантастики». Эта маленькая книжечка означает, что покойным профессором будет интересоваться контора, которую не принято поминать к ночи. А может, и не одна она.

– Михаил Иванович, – позвал я. – Посмотрите...

Прочитав штампы и надпись на полях, Старик сразу же помрачнел. Хотя он и перед этим был не в самом веселом настроении, сейчас к нему дословно подходила песня «Утро туманное, утро седое...».

– Вы что-нибудь в этом понимаете, Анджей?

– Только то, что здесь идет речь о разделении чего-то с чем-то, – честно ответил я.

– Михаил Иванович, а может, позвонить? – обеспокоенно спросил Приходько.

– Если из-за этого действительно стоит звонить, – Старик усмехнулся, – помяните мои слова, Анджей, они нам позвонят сами, причем не позже чем завтра.

Закончив с книгами (ничего подозрительного), я отправился осматривать домик снаружи. Никаких следов, естественно, не осталось – местный дождик смывает все следы чуть ли не раньше, чем они появляются, а воры (точнее, уже убийцы) не такие дураки, чтобы ставить в грязи на краю лужи большой и красивый отпечаток ботинка, по которому чудо-эксперт установит все, вплоть до длины... штанин. Непонятно, зачем вообще им понадобилось стрелять. Людей поблизости нет, справиться со старым профессором можно было и без пистолета. А за убийство при отягощающих расстрелом не отделаешься – могут и на уран законопатить. А это куда как хуже. Я два раза обошел вокруг домика. Безнадега. Посыпанная гравием тропинка ведет от крыльца к асфальтовой дорожке. А по асфальту можно спокойто топать прямо к автобусной остановке. Это если они авто, свое или прокатное, поблизости не оставили. В любом случае – проще ветер в поле поймать.

Провозились мы в этом домике аккурат до обеда. Пока вернулись в управление, пока я бегал сдавать «беретту» на экспертизу, пока... В общем, как говорят наши клиенты, «пока суд да дело», наступил уже и вечер. Казенная столовая закрылась, а в платный буфет для ночной смены мне путь заказан – «деньга карман пусто-пусто». Опять придется жрать китайскую лапшу для огнеедов, сушеную. Или пельмени, отмороженные. Потому что ничего другого в доме нет.

Придя домой, я порылся в холодильнике в тщетной надежде найти забытую предыдущим жильцом плитку шоколада, извлек надоевшие до чертиков макароны и поставил их разогреваться. Пережевав тоскливый ужин (он же обед), я включил телевизор и забрался с ногами на кровать под одеяло – отопление в доме так и не включили. Вообще-то в Лифляндии можно принимать больше десяти каналов – три всероссийских, Санкт-Петербургский, Польский, Финляндский (правда, прием неважный, да и толку мне в переводе на чухонский?), да еще не меньше пяти частных проводных, если деньги есть (у меня – нет). А если покрутить настройку, то и шведов и немцев можно ловить без всяких сложностей. Проблема в том, что кнопок на моем визоре только шесть, так что крути как хочешь. Или что хочешь, то и крути. Сегодня по третьему всероссийскому показывали хорошую французскую комедию с Аленом Делоном. Я было пристроился смотреть, но каждые четверть часа фильм прерывали визгом итальянской рекламы («Покупайте только наши колготки, и можете не бояться бродячих собак – они такую гадость в пасть не возьмут...»). Причем звук рекламы был на порядок громче, чем фильма. В Америке меня давно б уже арестовали за нарушение общественного порядка. После трех взвизгов я не выдержал и с полфильма переключился на «Новости» первого канала. Делон, конечно, великий комик, но всему есть предел. Тем более что фильм этот я смотрел уже два раза. На новостях я и задремал, едва успев выключить квохчущий ящик.