Озеро в телевизоре - Георгий Николаевич Щербак

ждали жары, голубого неба и дома без детей. Ждали лето, которое так-то было, но во время которого все почему-то ждали другого лета. То лето, где где-то ветер ветром не назовешь, где жару жарой не назовешь, где лето — не лето, но лето по-лучше.

— Так можно? — спросил Вася

Кто-то как бы по. крыше бани барабанил, наполняя баки свежей водой. Кто-то как бы был, как бы не был… Какая разница! Самое главное, что кто-то или не кто-то как бы вовремя включил для деда дождь.

Вася сопливел. Красные кроссовки внука стали бордово-мокрыми. Ещё секунда и он опять отправиться на койку к лекарствам.

Старик протянул руку к руке внука, чтоб взять внука домой. Только как бы, как будто, казалось, что капля на дедушкином носу — подделка. Как бы не холодно, не жарко — просто фальшивый пузырь. Пузырь лопнул. Дед коснулся носа ладонью. И оказалось, что нос был сух, как спокойный стук сердца, спрятанный в горячем любовном признании.

— Пусть идёт! — крикнула старая соседка своему старичку.

— Ладно, — наконец-то дед дождался приказа. Но потом, — Постой, лучше бабушку спроси.

Дед взял в руки топор, поглядывая на красно-сухие кроссовки.

Бабушка сидела в кресле-качалке, поглядывая в окно. На улице бегала одна светловолосая девица. К её лицу пошли бы спицы. Вокруг неё брюнет крутился.

Девица сумку отдавала, сразу забирала, снова отдавала и снова забирала, как бы случайно роняя. И так, несколько раз. Отдавала, забирала, отдавала, забирала, как бы случайно роняя.

Ещё приближала так близко к себе, что оставалось лишь целоваться.

Например, сидели на лавочке. Плечо к плечу, бедро к бедру, нос к носу, уже надобно и губы к губам, только для такого надобно губы и ещё губы. А были просто губы без губ. То есть несколько минут брюнет, закрыв глаза, гадал, где эти губки.

Парочка — словно дети в бабушкиных глазах. Только мальчики фююю, а девочек хвать.

У бабушки в дряхленьких ручках изредка сияли серо-блеклые спицы. В комнате висел красный ковёр, который купили у цыганки-шарлатанки, у которой были брачные кольца от коликов, мясо для кроликов и какие-то крестики с худощавым тельцем.

Высокопарно-презрительный взгляд отбивал по Васе мурашки. Французско-вязаный взгляд непорочной мадам. В её ручках нежился новорождённый малыш. Его лицо похоже на доченьку Ксючку. А у Васи — короткие волосы, грубые ручки, и даже не Саша, а грубое Вася.

— Бабушка…

— Можно.

— На озеро?

— Можно.

Можно было обернуться. Можно было оторваться от окна. Но бабушка продолжила ждать в опустевшее от людей окно.

Раз — будка, два — будка, три — будка, четыре — будка, пять— будка, шесть — будка, восемь — будка. Чëрт возьми эти будки! Будки, будки, кроме будок, были облака, соседские окна, синица и Солнце, неровное Солнце на мелкой лужице.

Двадцать — будка. Вася бежал. Вокруг все, всё, вся брызгалось. Около ларька продавщица Надя брызгалась словами. Алексей копашился в машине, брызгаясь матом. Синица крыльями брызгалась в облаках. А парочка алкашей брызгалась руками, говоря на неизвестных для друг друга языках. Тридцать— будка.

Вася почему-то бедный, бледный, белый бежал без носков. Одни сланцы. Сланцы деда, в которых Вася тонул.

Васе осталось чуть-чуть, но поезд преградил дорогу. Вагоны сменяли друг друга. Красный, зелёный, синий, зелёный, красный, синий, зелёный, красный, красный, синий, зелёный, серый, серо-синий, красно-зеленый, зелёно-красный, красно-красно-синий.

Красно… Казалось, что там, там-то там, за этим красно-сине-зелено-красно-синим были дети. Дети, визг, взрослые, бутылки, зола от костра, огромные пузени. А за ними на дне было тихо, без сорок пять — будка и платьев, без объятий подушки и без серой стены.

Сине-зелëно-зелëно… озеро. Секунда и в озеро. Секунда…

Свет настольной лампы потух. Калькулятор, карандаш и швейная машинка потеряли звук, но всё-таки были. Были, да были. Были, да ладно, были, да пусть. Были.

— Вась, домой!

Над Васей заскрипел детский смех. Раз, три, четыре, пять. Пять. Нет, вот шестой. Стой — попробуй на другом боку. Лучше? Что лучше? Лучше получше

Вася вылез из воды. На фоне серой тюремной стены и сине-красно-беззелённого скользящего по рельсам журчала листва. Дубы, берёзы, но в основном сосны правого края проезжей тропы. Пыль из-под колёс росла до зелёных макушек. А над соснами неправильное небо.

Обычно небо голубое. Но часто бывает чёрным, белым, оранжевым, синим. Ещё всё зависит от местности. Где-то серо-заводское, а где-то зимой, летом, осенью, весной, но точно ночью на небе разноцветные нити блестят.

Но у нас небо было оранжевым. И на фоне шумящей листвы, колёсной пыли, грохочущего поезда виднелся маленький дуб. Вроде дуб, а вроде нет, вроде это был лишь дед. Дед, дед, ведь на берегу не может быть дубов. Но если это дуб? Если дуб, то ладно, если дед, то плохо, а если не то и не другое, то дом, дед, таблетки.

Это был дед в коричневых шортах и зелёной футболке. Дедушка подал полотенце, помог собраться, и пошли домой.

Разговоров не было. Они шли. Мальчик поглядывал на дедушку, который смотрел в своё вперёд. Вася взял деда за левую руку. Которая резко выскользнула из маленьких рук. Они были внуком и дедушкой. На пути появился ларёк, а утром дедушка о яйцах что-то говаривал. Мальчик сократил расстояние между ними. Дедушка сказал:

— Уже купил.

Они пришли домой, и дедушка достал из духовки пиццу.

— Бабушка, — дед сказал сухо, словно это магазинная пицца.

Дедушка ушёл к топору. Вася ел пиццу. Вечером внук и дед пили чай. Бабушка, поглядывая в своё окно, зря звонила дочери. Дедушка изредка поворачивался на внука.

Последующие дни Вася скрывался. Еда в тарелке исчезала. Дед пытался поймать внука, но не сильно. Ведь, когда дед поймает его, надо что-то сказать. Бабушка не замечала, что происходит дома, а если и замечала, то какая разница. Она слушала гудки.

Скоро сентябрь, а это значит — пора по домам. Мальчик забежал в озеро и нырнул, как обычно. Девять дней до папы. Где-то шили платье. Громыхал топор. Озеро не помогало.

Мальчик вынырнул. Берег был чист, без единого топора. Вася ушёл на дно, чтоб без звуков. Три часа до вечера, вроде. Топор чёткий ритм под водой бил, только будто прощанье. Воз…! Сорок пять секунд. Неплохо.

— Целая минута, ровно шестьдесят пять секунд, — сказал отец.

Завтра — мотор, уменьшиться дом. Дом, дом, дом, сто сорок девять, нет, сто сорок восемь, нет, сто сорок восемь, всё-таки восемь, сто сорок восемь возможных, ведь папа считал, дорог от деда до дома. Три, четыре, пять. Пять старух из