После конца - Юрий Мамлеев

Валентин заявил, что он просит доставить его в российское посольство, и повторил свое высказывание несколько раз, то спокойно, то истерично.

Гадливый старичок, видимо, ничего не понял, он лишь внимательно прислушивался к звукам. Потом что-то шепнул на ухо своему отрешенному, как мумия, начальнику. Тот дал указание пальцем.

Старичок подскочил к Уварову и стал его ощупывать и обнюхивать. Прошелся по спине, по заднице, дернул за член, и лицо его выражало полное изумление.

Валентин посмотрел ему в глаза, гадливый старичок улыбнулся, но в его круглых, как луны, глазах проблеснул патологический ужас. Отскочил и, обернувшись к мумиеобразному начальнику, что-то заверещал. Тот наконец ответил – тихо, но грозно. Стражники схватили Уварова, накинули на него ошейник и вывели во двор. Там стояла сигарообразная, серебристого цвета машина, и Уваров, решивший ни о чем не думать, кроме смерти, оказался в ней.

Машина двинулась. Стражники с ничего не выражающими лицами сели рядом. Один из них шумно испустил непристойный звук, никто не пошевелился.

Валентин вглядывался в окружающий мир, надеясь найти в нем что-то знакомое. Ничуть. Этот мир поражал своей агрессивной мертвенностью. Облака, тучи нависали необычно низко, заслоняя собой бездонную голубизну неба.

Лес походил на живое существо, пораженное предсмертной агонией. Пробежал зверек, словно сошедший с ума.

– И непонятно даже, – пробормотал Валентин, – что сейчас, день или ночь. Может быть, здесь день превращен в ночь, а ночь в день.

Он попытался помыслить рационально, прийти в себя. Во-первых, он жив, а следовательно, жива в нем и вера в Бога. Во-вторых, он попал неизвестно куда, но ведь на свете могут происходить вещи, которые не снились не только философам, но и всем людям, вместе взятым, включая так называемых ученых. В-третьих, если его убьют – это не катастрофа, все умирают и продолжают жить иной жизнью, как и сказано во всех Откровениях. Только не надо задавать себе истерических вопросов: Что это за мир? Где он? Что означают эти люди?.. Рано или поздно это выяснится само собой.

Валентин взял себя в руки. Это был весьма приятный светловолосый человек, глаза зеленые, умные… В конце концов, он недаром вживался в эзотерические, пусть даже скорее полуэзотерические московские круги. Писал стихи, которые встречали глубокий отклик, переводил любопытные книги.

«Самое главное сейчас – не сойти с ума, – подумал Валентин. – Как тот зверек, что пробежал под землю мимо…»

Но не сойти с ума оказалось трудным делом. Ум настолько расшатался от всего увиденного, что Валентину казалось – еще немного, и ум полетит в бездну, и что возникнет вместо ума, одному Богу известно. Ум висел над пропастью, из которой нет возврата…

А машина мчалась и мчалась.

Внезапно – стоп, приехали. Уварова вытолкали наружу. Перед ним было нечто вроде крепостной стены, уходящей вдаль, в бесконечность. Но в стене оказались ворота. Они медленно открылись. Валентин ожидал увидеть там нечто чудовищное, вроде спрута, пожирающего самого себя, но за стеной виднелась дорожка, поляна, кустарники, деревья… Охранники ввели Уварова внутрь. У ворот стояла молчаливая стража.

Во время поездки Валентина больше всего угнетало молчание. Молчали не только охранники, молчало все: природа, деревья, небо, весь мир. Автомобиль и тот ехал бесшумно. Мир вокруг молчал так, как будто его уже не существовало. Зловещее это было молчание…

Охранники повели Валентина по дорожке. Шли недолго – минут пятнадцать, если считать по-нашему, и наконец Валентин увидел небольшой одноэтажный домик. Словно дача какая-то. Охранники указали ему на домик, а сами неожиданно повернулись и пошли назад. Валентин оцепенел, но ему ничего не оставалось, как идти к домику.

«Пространство все это, видимо, окружено стеной, – подумал он. – Да и куда идти? Только к домику». Валентин огляделся. Как ни странно, природа здесь оказалась как-то чуть-чуть человечней, немного мягче, что ли. Он побрел к домику, один, в своем легком летнем костюмчике, купленном в Питере… Но опасность сумасшествия не сходила. Окна домика были открыты, и вдруг он услышал такое, отчего холод прошел по спине. Он почувствовал, что сердце вот-вот разорвется.

Слышал он пение: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, не входи, родимая, попусту в изъян…» Пела женщина, на чистом русском языке. Потом открылась дверь, и на пороге появилась девушка в народном русском одеянии. На ее голове красовался кокошник.

Если можно сойти с ума дважды, сначала один раз, а потом еще один, вглубь безумия, – то именно в таком состоянии застыл Валентин. Но второе безумие было уже блаженным.

– Мама, мама, еще один! – закричала девушка в глубину дома. – Он русский, наш, сразу видно!

На ее зов вышли пожилые люди, женщина и мужчина, лет пятидесяти, может быть, тоже в народной одежде, похожей на ту, которую носили в XIX веке. Они остолбенело смотрели на Валентина. Но девушка решительно и неожиданно подбежала к нему.

– Не боись, – тихо сказала она. – Здесь свои. Никто тебя не обидит. Идем в дом.

– Где я? – спросил Валентин.

– В аду, – ответила девушка. – Но здесь наше пристанище, и тут не ад, а русский дом.

Валентин твердил про себя только одно: «Я не сошел с ума, я не сошел с ума… Господи, помилуй…»

Девушка улыбнулась и вслух произнесла:

– Господи, помилуй… Идем, будешь нам родным.

«Если принимать зло как факт, то и благо надо принимать так же», – мелькнуло в уме Валентина. Улыбка девушки, ее лицо сразу ввело Валентина в очистительный транс. На глазах его появились слезы, он готов был разрыдаться.

«Только бы это не оказалось сном, пусть то, что было раньше, будет сном, но только не это», – молниеносно подумал он. Губы его дрожали. Тем временем подошли пожилые люди. Мужчина сразу представился:

– Потапов Иван Алексеевич. Родился в одна тысяча восемьсот десятом году в Костроме. А ты, сынок, откудова?

Уваров чуть не упал, но возразить не посмел. «Или я ослышался, или он сумасшедший, – подумал он. – А может, шутит…» В ответ он только развел руками.

– А я Полина Васильевна, – добродушно сказала женщина. – Родилась в одна тысяча восемьсот двенадцатом, при пожаре Москвы, при Наполеоне, Антихристе… А это дочка наша, Даша. Ей всего семнадцать лет.

«Не возражать, не кричать, не топать ногами, – решил про себя Валентин. – Ведь они добрые», – и, повинуясь доброте хозяев, пошел в дом.

– Тебя как зовут? Ты отколь? – спросил Иван Алексеевич, когда они подходили к дому.

– Валентин я, из Москвы.

– Святое место, – тихонько вздохнула Полина Васильевна.

– Маменька, смотри, он сам не свой, пожалей его, – спохватилась девушка. – Легко ли, попасть в ад…

– Обогреть тебя надо, обласкать, Валентин, – согласилась Полина Васильевна.