Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге - Дмитрий Шерих

Итак, развлечение. Мы не знаем, пришли ли приговоренные на место казни своими ногами, сопровождаемые конвоем, или их доставили на повозках — сведений об этом не сохранилось. Зато о дальнейшем оставил выразительные воспоминания шотландский врач Джон Кук, по стечению обстоятельств оказавшийся в тот день на пожарище.

«Каждый из мужчин был прикован цепью к вершине большой вкопанной в землю мачты; они стояли на маленьких эшафотах, а на земле вокруг каждой мачты было сложено в форме пирамиды много тысяч маленьких поленьев. Эти пирамиды были столь высоки, что не достигали лишь двух-трех саженей до маленьких помостов, на которых стояли мужчины в нижних рубашках и подштанниках. Они были осуждены на сожжение таким способом в прах.

Но прежде чем поджечь пирамиды, привели и поставили между этими мачтами женщину и зачитали объявление об их злодействе и приказ о каре. Мужчины громко кричали, что хотя они и виновны, женщина ни в чем не повинна. Тем не менее ей была отрублена голова. Ибо русские никогда не казнят женщин через повешение или сожжение, каким бы ни было преступление. Возможно, если бы императрица Анна находилась в Петербурге, женщина получила бы помилование. Однако говорили, что ее вина была совершенно доказана, и о том, что злоумышленники были исполнены решимости совершить это отвратительное преступление, женщина знала еще за несколько дней до него.

Как только скатилась голова женщины, к пирамидам дров был поднесен факел, и поскольку древесина была очень сухой, пирамиды мгновенно обратились в ужасный костер. Мужчины умерли бы быстро, если бы ветер часто не отдувал от них пламя; так или иначе, оба они в жестоких муках испустили дух меньше чем через три четверти часа».

Стоит пояснить тут, что публичное чтение приговора было неизменной частью ритуала казни; в петровские времена его произносили в форме личного выговора преступнику от государя, позже перешли на обезличенную форму. Нередко преступников ждало помилование, но такой вердикт оглашался в самый последний момент, когда преступники находились уже на эшафоте, после паузы, невероятно томительной для приговоренных.

Томилась и публика, не зная заранее: ждать ли снисхождения от монаршей особы, или нет. В петербургской истории случалось и то, и другое.

В 1737 году, как мы уже знаем, снисхождения не случилось, а казнь Петрова и Перфильева оказалась мучительной: сорок пять минут мук на костре — испытание, в том числе и для зрителей. Свое драматическое описание казни, впрочем, Джон Кук дополняет легкомысленной байкой, снижающей градус напряжения: «Во время этой казни случилось происшествие, многих позабавившее. Сразу после того как мужчины скончались, некий легкомысленный писец, одетый очень опрятно, бежал через руины поглядеть на казнь.

Вся земля была покрыта головешками от последнего пожара, так что никто не мог безопасно ходить где-либо, кроме замощенных улиц, поскольку русские обязаны содержать свои улицы и дома свежими и чистыми. В каждом доме есть для этого удобство, и бедный писец, глазея на преступников, когда поспешал к месту казни, бултыхнулся в одну из этих [выгребных ям], погрузившись выше, чем по пояс.

Многие гвардейцы и прочие, которым мало показалось поиздеваться и посмеяться над несчастным писцом, бросали в нечистоты дрова, кирпичи и камни, стараясь всего его забрызгать. Такое обхождение обострило изобретательность отчаявшегося писца и воспламенило его негодование до последней степени.

Поскольку эти люди были близко от него, он принялся швырять бывшие вокруг зловонные нечистоты, заляпав ими многих и заставив ретироваться на большее расстояние. Таким способом он без особенных помех выбрался, но его ярость была столь велика, что, вместо того чтобы идти домой, он стал бегать среди гвардейцев, мня их причиной нелепого положения, в которое угодил. Многих из них он запачкал, хорошо зная, что они не избегнут наказания за испорченную одежду. Да уж, думаю, русских гвардейцев никогда не пытались обратить в столь позорное бегство».

Живописный эпизод, что уж тут скажешь, и заметим: ни слова не говорит шотландец Кук о неприятных ароматах, распространявшихся вокруг несчастного писца, — видимо, куда сильнее были в тот день жуткие запахи аутодафе!

Процитированный выше указ Анны Иоанновны не только оповестил подданных о суровом приговоре поджигателям, но и грозил смертью всем тем, кто рискнет поджигать впредь: «Таковым злодеям и их сообщникам и ворам, которые во время пожаров с краденым пойманы будут, чинить, по силе Наших Государственных прав, жесточайшие смертные казни». Обещаны были кары тем, кто знал о намерениях поджигателей, но вовремя не донес на них: им повелевалось «чинить такие ж жесточайшие смертные казни, как и самим зажигателям».

Впрочем, две другие состоявшиеся в 1737 году публичные казни с поджогами связаны не были. Девятнадцатого августа, опять при большом стечении публики, смерти предали уличных разбойников, и палачи продемонстрировали целый спектр своих умений: огородник Антип Афонасьев и Андрей Парыгин были «повешены за шею», а вот пятерых оставшихся преступников ждала так называемая квалифицированная смертная казнь, назначавшаяся за особые виды преступлений.

Еще с петровских времен «для вящих воров и разбойников» и особенно тех, кто «чинили смертные убивства и мучения», полагалось повешение за ребра. Острый медный крюк вбивали приговоренным под ребра, агония растягивалась на несколько часов, а мучительная смерть наступала от постепенной остановки дыхания. Именно эта участь ждала в тот августовский день бурлаков Егора Герасимова и Федора Гусева.

Александра Козмина, Ивана Арбацкого и Карпа Наумова в тот день колесовали, а затем обезглавили. Зрелище колесования могло впечатлить даже привычных ко многому современников. Выдающийся дореволюционный знаток права Александр Федорович Кистяковский, изучавший историю смертной казни, так описывал эту экзекуцию, применявшуюся не только в России, но и в странах европейских — Англии, Германии, Италии, Франции: «К эшафоту привязывали в горизонтальном положении Андреевский крест, сделанный из двух бревен. На каждой из ветвей этого креста делали две выемки, расстоянием одна от другой на один фут. На этом кресте растягивали преступника так, чтобы лицом он обращен был к небу; каждая оконечность его лежала на одной из ветвей креста, и в месте каждого сочленения он был привязан к кресту. Затем палач, вооруженный железным четвероугольным ломом, наносил удары в часть члена между сочленением, которая как раз лежала над выемкой. Этим способом переламывали кости каждого члена в двух местах. Операция оканчивалась двумя или тремя ударами по животу и переломлением спинного хребта. Разломанного таким образом преступника клали на горизонтально поставленное колесо так, чтобы пятки сходились с заднею частью головы, и оставляли его в таком положении умирать».

Колесованных преступников ждала разная участь: некоторым из милосердия отрубали голову, остальных ждала медленная смерть на колесе. Поскольку опытные палачи стремились не наносить ущерба внутренним органам человека, агония затягивалась подчас надолго — даже на несколько дней, как отметил в своих записках датский посланник в России Юст Юль.

В петербургских летописях оба варианта казни присутствуют; в 1737 году, как мы знаем, милосердие одержало верх, головы преступникам отрубили.