Лед и алмаз - Роман Глушков

Зачем я бегаю здесь в трусах на морозе и ураганном ветру? Разумеется, во имя грядущего торжества науки, а не на потеху своего надзирателя Грободела и роты его головорезов. Никаких шуток — всё серьёзнее некуда. Судите сами: ради одного полевого эксперимента надо мной учёные иногда жертвуют до полудюжины человеческих жизней. Бывает и меньше — всё зависит от наличия в Центре подопытного материала. Его поставкой занимается всё тот же полковник Хряков. И с этой задачей он справляется не хуже, чем с прочими своими служебными обязанностями. Подобное тестирование проводится дважды в неделю, и ещё ни разу я не пробежал свой кросс, не столкнувшись с одним или несколькими полковничьими камикадзе.

Где Грободел берёт своих смертников и с какой целью на меня натравливает — вопросы, на которые он никогда не даст мне правдивые ответы. Да они мне и не нужны. И без них всё здесь предельно ясно. На полевых опытах я сталкиваюсь не с испытателями-добровольцами и не с наёмниками — внештатными сотрудниками «Светоча». Все мои противники — пойманные в ходе армейских зачисток сталкеры. Разные: от обычных бродяг и мелких промысловиков до напичканных современными имплантами членов крупнейших сталкерских группировок. Иногда попадаются даже рыцари Священного Узла. Что любопытно, ведь раньше между Орденом и военными сохранялось пусть зыбкое, но перемирие. И всё же, как показывала практика, чистильщики порой не гнушались браконьерством и не отпускали обратно в реку рыбу, чей отлов был им настрого запрещен. Хряков норовил навлечь на себя гнев Командора Ордена Хантера, но продолжал втайне доставлять на базу самых матёрых бойцов Пятизонья — отборный материал для проводимых учёными тестов. И это также косвенно свидетельствовало о важности их сегодняшних изысканий.

Второй вопрос — «С какой целью всё это делается?» — более сложный, нежели первый. Но и на него я со временем нашёл ответ, почему, вопреки моим ожиданиям, меня оставили в живых. Чтобы прояснить для вас эту загадку, давайте вновь вернёмся к финалу нашей предыдущей истории. А точнее — к моей короткой, но яростной стычке с королем скоргов — Трояном. Стычке, которая закончилась для меня и для него боевой ничьей.

Столкнувшись тогда с самой одиозной тварью Пятизонья, я должен был по всем предпосылкам проиграть. И проиграл бы, не перехвати мой симбионт управление моим телом целиком на себя. Вспыхнув аномальным огнём и заставив меня светиться, будто лампочка, он набросился на Трояна с невероятной скоростью и отвагой. И не только не позволил ему распылить меня на атомы, но и заставил того шарахаться от нас, словно отгоняемого палкой пса.

Если бы не атаковавшие уже поверженного на тот момент Жнеца бомбардировщики, неизвестно, чем в конце концов завершилась бы наша драка. Спасаясь от авианалёта, мы с Трояном бросились кто куда и больше с той поры не встречались. Но я всё ещё боялся, как бы он, желая свести со мной счёты, не явился на Керченскую базу и не учинил здесь массовый геноцид. Вряд ли результат того боя удовлетворил не привыкшего получать по загривку Трояна. А значит, я имел все основания полагать, что мы с ним ещё встретимся. И что третьего нашего поединка не на жизнь, а на смерть уже точно не будет…

Пленившие меня затем десантники понятия не имели, что за добыча угодит им в руки, поскольку планировали высадиться на уже проутюженный бомбами плацдарм. Готовясь к бомбардировке гигантской цели, армейские координаторы не обратили поначалу внимания на мечущуюся у неё по броне маленькую человеческую фигурку. Полупрозрачный, бесформенный призрак-Троян был им со спутника и подавно не виден. Но, подведя итоги операции и проанализировав все собранные данные, включая те, что были получены на моих допросах, чистильщики пришли к выводу: я им не солгал. Уникальная драка между мной и Трояном действительно имела место и протекала именно так, как я её описывал.

Да, каюсь: я выдал военным всё как на духу. К чему вообще мне было лгать, упорствовать или выгораживать кого-либо на допросах? Наоборот, пообещав дознавателям говорить правду, я заключил с ними сделку, чтобы после следствия все обвинения с Жорика и Динары были официально сняты. А сами мои товарищи — отправлены за Барьер без наручников, как полностью искупившие свою вину свободные граждане.

Проконтролировать, исполнили чистильщики нашу договоренность или нет, я, естественно, не мог. Но с какой стати им было мне лгать? Тяжких преступлений за Дюймовым и Арабеской не числилось; по крайней мере, я ни о чём подобном не знал. И заработать себе амнистию было для них на порядок проще, чем тем сталкерам, коих угораздило провиниться перед военными.

Сам я о такой амнистии не мог даже мечтать, ибо за последние пять лет не однажды проливал кровь бывших собратьев по оружию. Что они мне при поимке сразу же инкриминировали. И были правы, поскольку иного, более удачного — и вдобавок законного — повода завладеть моими сокровищами у них не имелось. Однако после истории со Жнецом и Трояном мои нынешние хозяева больше не смотрели на меня, как на ходячую шкатулку с драгоценностями. Которую они, на моё счастье, не стали опустошать и вышвыривать на помойку, едва лишь им выпал такой шанс.

Испокон веков военные почему-то считаются в народе туповатыми солдафонами. В действительности это, конечно же, неправда. И потому закономерно, что командование Барьерной армии (без сомнения, моя судьба решалась где-то на том уровне) предпочло сиюминутной выгоде в триста миллионов баксов дальнейшее изучение моего феномена. Благо, новые данные о нём и о Жнеце дали исследователям уйму свежей пищи для ума. Разрушенный нами уникальный двигатель исполинского биомеха был некогда фактически в него вживлён и по своей структуре подозрительно напоминал моего энергетического симбионта. Но если восстановить первый не представлялось возможности, то второй находился сегодня в полном распоряжении учёных. И мог послужить им рабочей моделью компактного силового агрегата, который шутя перемещал по суше колесную махину весом в миллионы тонн.

Технология, чей гигантский потенциал был очевиден даже профану и оценивался несоизмеримо выше каких-то жалких трёхсот миллионов долларов.

Впрочем, проверить «двигательную» теорию на практике было проблематично. Убеждён, многие «толстолобики» Центра хотели бы попытаться извлечь из меня источник аномальной энергии и пересадить его в какую-нибудь энергоёмкую военную технику. Также убеждён, что идея эта не была отвергнута, а осталась в качестве резервной. До той поры, пока наука не получит твёрдую гарантию, что, очутившись вне моего тела, бесценный паразит не умрёт, а будет пригоден для дальнейших исследований.

Сегодня учёные были ещё не готовы пойти на такой рискованный шаг. Поэтому проводили более предсказуемые, с их точки зрения, опыты, подвергая меня беспрерывным физическим и психическим перегрузкам.

«Толстолобики» лелеяли надежду увидеть наяву то, что было запечатлено на спутниковой съёмке. А именно: переход моего симбионта в автономный режим функционирования по достижении мной некоего экстремального предела. И поскольку найти этот предел можно было, лишь подвергнув меня крайней опасности, я был вынужден изо дня в день испытывать на своей шкуре спартанские лишения.

Убедить учёных, что за годы моей «алмазной» жизни подобная вспышка гнева охватывала моего паразита лишь однажды, не получалось. На слово мне не верили, а доказать, что единственный враг, кого он реально боится — это Троян, — я не мог. За что и страдал неимоверно.