Жив Крученых! - Давид Давидович Бурлюк

собою в качестве аккомпанемента ощущение звучаний и наросты ассоциаций, сопряженных с речезвуками.

Графическая заумь у Крученых шла параллельно звуковой и имеет место еще до сих пор.

Объясняется это явление, по-моему, тем, что до сих пор не проведена граница между языком видимым (буквенным) и слышимым (звуковым). Недаром же в свое время кто-то из футуристов, найдя в стихотворении строчку о морском прибое с тремя «б», находил, что хвостики буквы «б» над строчкой передают выплески волн.

И, конечно, прав был лабораторник Крученых, принявший в свою лабораторию на равных основаниях и зримое и слышимое, тем более, что зрительное воздействие шрифтов и почерков применялось и итальянскими футуристами (а еще раньше афишей, вывеской, газетным заголовком и т. д.).

Какую же заумь культивировал Крученых?

Он был далек от заумных построений романтических типа Илайяли (Гамсун), он был достаточно реалист и враг символистическому сахарину. Он создавал заумные речения, которые, по его же словам, должны были входить в сознание туго, коряво, как несмазанный сапог.

Выразительность его поиска всегда враждебна изящному, элегантному, будуарному. Недаром Чуковский сказал, что поэзия Крученых – это корявый африканский идол (и конечно, в глубине души, сопоставив этого идола с Милосской Венерой, галантно отдал предпочтение последней). Даром что ли Чуковский ставил творчество Крученых в связь с деревенским хулиганством, накипающими эксцессами и злобой, от которых в 1913 году по-овечьи дрожали сердца хороших баринов вроде Бунина и заряжались мистические (впоследствии мистификаторские) уста Мережковского выстрелом – «Грядущий Хам».

Можно много толковать на тему о предчувствиях стихии и выразителях ее близившегося восстания – не в этом дело, тем более, что, быть может, никогда не было человека, более добросовестно избегавшего сюжета и всякого рода литературности и идейности в своей работе, чем Крученых.

Война. Революция. Крученых на Кавказе. В Москве. Новые его книги.

Ого-го! Целая плеяда заумников. Малевич, Розанова, Терентьев, Алягров, Зданевич. И целый ряд новых книжек Крученых, наполненных и лабораторными сплавами-пробами, и стихами, и критикой, и идеологическими статьями. Работа над членением слова дала свои результаты, и когда Крученых теперь пользуется им для сюжетных построений, то слово у него звучит весьма полноценно, оно подчиняется любому изгибу и имеет характерную звуковую окраску. Приемы усиления выразительности слова путем его частичных видоизменений при большой чуткости к психологической окраске каждого звука разнообразны и бьют в цель. Вот его стихотворение из книги «Заумники»:

Рефлекс слов

I.

В ревущий чор-день

Батистом, как сереброюньем звеня,

Графиня хупалась в мирюзовой ванне,

А злостный зирпич падал с карниза

В темечко свеже-клокочное норовя!

Она окунулась, чуть взвизгнув,

И в ванне хупайской

Дребезгом хнычет над нею

Электро-заря!

Рявкнул о смерти хрустящей

Последней хринцессы

Радио-телеграф!..

II.

Злюстра зияет над графом заиндевелым

Мороз его задымил, взнуздал…

III.

Шлюстра шипит над шиперным графом.

IV.

Хде то холод заговора

Хде то вяжут простыни,

Дырку дырят потолочно –

Хоре хоре старому!..

Хлюстра упала хилому графу на лысину

Когда он собирался завещание одной хохотке Ниню написать!

Он так испугался, что вовсе не пискнул!

  А за пухлым наследством

  За пачкой пудовой

  Сквозь решетки и щели

В дверь надвигалась поющих родственников

  О-ра-а-ва

    га, га-га-га!..

Примечание: последние три строчки – нараспев маршем.

(«Заумники», 2-е изд.).

Здесь характерна передача чувства смешного в смешных словах (так же, как смешны именами своими Бобчинский и Добчинский у Гоголя). А с другой стороны, интересна инструментовка, искривление слов, согласно общей интонации строки: хупавая (красивая) – дает хупалась и хупайский.

Смягчение бирюзы дает мирюзу. А дальше строки строятся по выразительным звукам. Злой – окрашивает в З строку:

Злюстра зияет (вместо сияет) над графом заиндевелым –

Шип создает строку:

Шлюстра шипит над шиперным графом.

А дальше хилое х дает расслабленно-параличные строки:

Хде то холод, Хоре…

И это гусиное гоготание входящих родственников:

О-ра-а-ва

  га-га-га!

И еще: граф-то возник во второй части стиха не потому ли, что его родил «радио-телеграф» первого абзаца? Так логика фабулы жизнеподобной заменяется логикой звуков и чувств.

В той же зауми – неоднократные окрашивания рядом стоящих слов в некоторый выразительный для строки звук: «вороная восень», «мокредная мосень», цветущая весна – цвесна, алое лето – алето.

И в то же время образная экономность и чуткость построений.

Мокредная мосень

Сошлися черное шоссе с асфальтом неба

И дождь забором встал

Нет выхода из бревен водяного плена

– С-с-с-с ш-ш-ш-ш –

А вот из стихотворения «Цвесна» (цвести):

УЖЕ

МЕЖ глыб эфира

Яички голубые

Весенних туч порхают,

И в голубянце полдня

Невыразимые весны

Бла-го-у-ха-ют!..

Там авиаторы,

Взнуздав бензиновых козлов

Хохощут сверлами,

По громоходам

Скачут

. . . . .

И юрких птиц оркестр

По стеклам неба

Как шалагун

Трезвоном:

– Ц-цах!

Синь-винь

Цим-бам, цим-бам, циб-бам!..

А на пригорке пропотевшем

В сапожках искристых

Ясавец Лель

Губами нежными,

Как у Иосифа пухового

Перед зачатием Христа,

Целует пурпур крыл

Еще замерзшего

Эрота!..

Интересны его фантастико-юмористические построения:

В половинчатых шляпах

Совсем отемневшие

Горгона с Гаргосом

Сму-у-тно вращая инфернальным умом

И волоча чугунное ядро

Прикованное к ноге,

Идут на базар

Чтобы купить там

Дело в шляпе

Для позументной маменьки

Мормо!

Их повстречал

Ме-фи-ти-ческий мясник Чекунда

И жена его Овдотья –

Огантированные ручки –

Предлагая откушать голышей:

Дарвалдайтесь! С чесночком!

Вонзите точеный зубляк в горыню мищучлу,

Берите кузовом!

Закусывайте зеленой пяточкой морского водоглаза.

Конечно, всякий, приученный искать в стихе поучительной тенденции и из фантастики признающий лишь фантастику фабулы раз навсегда напетых сказок, – всякий такой читатель с самодовольным негодованием отвернется от этих строк, где сами слова превращаются в кривляющихся и скачущих паяцев (слово паяц, конечно, вызовет презрительную усмешку на благопристойном лице). Слова дергаются, скачут, распадаются,