В двух шагах от вечности - Алексей Доронин

– Садитесь, компанерос, – Сильвио указал им на место под большим тентом. – Гаврила! Отложи, блин, свое художество и посмотри новеньких. Кажись, нескольким досталось.

– Да вижу, – ответил тот самый неопрятный мужик с лысиной, откладывая нож. Хрустя суставами, он натянул полосатую майку и надел прибор, похожий на VR-очки.

Вся диагностика заняла у него минут пять, за это время он обошел вокруг кучки раненых, возле некоторых задерживаясь чуть дольше.

– У этого парня сильная аритмия. Последствия электротравмы, – объявлял он то и дело. – И ожог второй степени… А вот у этого повреждения лицевых костей. Так… тут сломана челюсть. А тут травмы хрящевой ткани носа. А у остальных только ушибы, пусть не охают и не прикидываются, слабаки. Этих в медпункт. А остальные пусть гуляют. Добрые попались каратели, обычно бывает жестче. Или они сразу убивали, а не мучили?

– Да, они многих порешили. Но уже никого не убьют, – ответил Сильвио. – Мы для них стали матадорами.

Через мгновение в руке у доктора оказалась штуковина, похожая на шприц-пистолет или большой канцелярский корректор. Он «закрашивал» раны желтоватой полосой – заплаткой из коллагена и фибрина. Хорошая штука. Даже шрамов не останется.

Получив медпомощь, вещевое довольствие и провиант (в котором помимо консервов были и свежие пирожки эмпанадас, чье название подсказала рамка Д-реальности), новички были разведены по разным палаткам и тентам. На лагерь опустилась ночь, но огней почти не зажигали. Только в медицинской палатке горел свет, да пара огоньков по периметру, вдоль такого же «мусорного», как и все тут, забора.

Где-то работал генератор, но не дизельный и не бензиновый.

– А жаль, что Селим не выбрался. Пусть Аллах будет милостив к его душе, – услышал Макс голос рядом с собой, когда уже устраивался в подвешенном на крючках гамаке. Это был Рауль, его уцелевший напарник по тройке ликвидаторов. Он имел, помимо христианского, еще и длинное индейское имя. Такое длинное, что нельзя было поверить, что он обычный крестьянин-сапатист, а не кастильский аристократ. Впрочем, вряд ли у испанцев из Кастилии бывают индейские имена.

Максим кивнул, но от предложения пожевать лист какого-то растения, который протянул ему товарищ, отказался. Он и сам не заметил, когда немолодой индеец зашел в палатку. Тот курил трубку, едкий дым которой щипал ноздри. Но местные не возражали. «Зато сдохнут все москиты», – шутили они. Кроме них в палатке было еще четверо. Рауль, которого и здесь уже называли Пастухом, успел поделиться с партизанами своим жевательным зельем, и те его зауважали. Но листья коки (если это была она) они заварили в плошках кипятком и пили этот напиток как матэ, а не жевали. А вот трубку он никому не предложил.

– Хорошо ты ответил этому гринго, – похвалил Максима пожилой автохтон.

– Он был не гринго, а русский.

– Какая разница. Все подонки немного гринго. И у них не больше чести, чем у койота.

Выдав эту глубокую философскую мысль, достойную Кастанеды, меднолицый коренной житель этого континента надолго замолчал, втягивая и выпуская дым и наблюдая через ставший прозрачным прямоугольник в стенке палатки за далекими звездами. Птиц не было слышно, но где-то стрекотали сверчки. Или цикады? Рихтер привык к экзотическим краям и их фауне. В последние годы он бывал в таких местах едва ли не чаще, чем в умеренном поясе. Но отличать этих тварей не научился и даже не помнил, кто из них учил жизни Пиноккио в сказке.

«А какая у нас была литература! – вспомнил он бабушку. – „Буратино“ в сто раз лучше „Пиноккио“, „Волшебник Изумрудного города“ на голову выше „Волшебника из страны Оз“, а ихний Доктор Дулиттл с нашим Айболитом рядом не валялся…».

Германская ветвь семьи смотрела на это косо, но помалкивала, зная нрав бабули. Теперь Максим вспоминал и ее, и свое детство в Бремене – тоже городе из сказок, в реальности куда более прозаическом, – как далекий сон. Казалось, прошло целых полвека, так много всего случилось.

Перед сном надо было застегнуть противомоскитную сетку. Самой страшной напастью в этих краях были именно москиты, которые кусали молча, но еще злее северных таежных комаров Евразии. Правда, тут недалеко море, так что их не должно быть слишком много. Но и бродячие муравьи доставляли много хлопот, поэтому не стоило спать на голой земле. Видимо, даже в этом курортном уголке с экологией теперь не все в порядке. Десять лет назад, по словам местных, ничего подобного не было.

Селим – так вот каким было настоящее имя их товарища, который называл себя Сальвадором. Кто он был – араб, турок или курд? Интересно, каково это – поехать на другой конец света воевать, когда у тебя дома тоже жизнь не сахар?

Максим не знал. Сам он уехал от мирной и сытой жизни, проблемы которой – подсчет калорий в еде, выбор банка, чтобы взять кредит, и интерьера для гостиной – казались сейчас смешными. Но не жалел ни о чем.

Уехал от женщины, которая когда-то значила для него много, а потом если и не предала, то показала свое истинное лицо. Хотя, конечно, дело было не в ней. Просто Максим чувствовал, что делает теперь свое самое важное дело. Когда он узнал, что есть в мире уголки, где жизнь похожа на ад, то понял, что не сможет жить иначе, чем сражаясь с этим. И все последние месяцы, пока в нем боролись конформизм и эта тяга, древний призыв бросить все и поехать в военный поход, – казались только подготовительным периодом к настоящей жизни, которая началась теперь.

– А ты чего замолчал, новенький? – спросил бесцеремонный Гаврила. Доктор был старшим по их палатке. – О чем думаешь, Макс?

– Спорю на свои zapatas, про девчонку, которую оставил, – за него ответил молодой разухабистый партизан, которого «матадоры» должны были бы расстрелять следом за ним. Звали его Диего. Ботинки, на которые он собирался спорить, были обычными шлепанцами-«вьетнамками».

– И что, ждет она тебя? – индеец серьезно посмотрел на Макса из-под редких бровей.

Все остальные повернулись в его сторону и, казалось, затаили дыхание. В темноте, чуть добавив освещения взгляду (сами глаза при этом не светились, как было с более ранними моделями линз), немец увидел их заинтересованные лица.

– Дьявол ее разберет, – Макс уже чувствовал раздражение от местного менталитета. Там, где он жил или работал раньше, никто так не лез в душу.

– Не поминай нечистого, – худой партизан, с которым Макс еще не успел познакомиться, поправил нательный крест. – Если любит, значит ждет. Может, споем? Пожрать теперь дадут только завтра, чем еще заняться, если не петь?

Макс попытался возразить, но уже начали искать гитару. Когда ее не оказалось – командир конфисковал, – кто-то включил запись прямо из чипа в ладони, на манер караоке. И три голоса запели отличными, почти оперными тенорами песню про несчастную любовь. Нет, не пеона к дочери плантатора, а сына одного мафиозного дона к дочери его конкурента. И следующие пять минут пришлось все это терпеть.

Слава богу, когда песня была в самом разгаре, за брезентовой стенкой раздался гневный рык субкоманданте: