Созвездие Козерога, или Красная метка - Диана Кирсанова

К Людмиле Серафима поднималась лишь ближе к вечеру. Девушки выходили на балкон, который и впрямь расцвел роскошными зелеными кустами, и чаевничали за маленьким круглым столиком до самой темноты.

– Че ты к этому Мишке ходишь-то все время, Симка? – сочувственно спрашивала Люся, глядя, как устало прислоняется подруга к балконной решетке. – Зовет он тебя, что ли?

– Зовет. Он, Люся, все время меня зовет. Болеет часто, мать на работе. И нездоровая она тоже, тетя Нюра. Обоим уход нужен.

– Платят они тебе, что ли?

– Нет, что ты. Нет.

– Так чего ж ты тогда?!

– Так. Жалко, – улыбалась Сима все той же своей мягкой, какой-то неземной улыбкой, которая обезоруживала даже Людмилу.

– Хоть бы проводил он тебя когда, – ворчала она, отворачиваясь. – Ведь как поздно ты домой уходишь! И все ради него. Страшно, поди, одной-то по темноте шастать?

– Страшно, – признавалась Серафима. – Но ты знаешь, Люся… Дома, то есть в общежитии, мне еще страшнее. Там так пакостно и неуютно! Мужики все время пьяные, по ночам в двери стучат, кричат… Драки, водка… Женщины все испитые какие-то, некрасивые, злые ужасно. Я потому и стараюсь попозже вернуться – не могу это все видеть. В детдоме тоже несладко было, а все не так.

– Квартиру на работе не дают тебе, что ли?

– Дают, – улыбалась Серафима. – Шестьсот восемьдесят третья я на очереди.

– Вот черти!

– Да ты не думай, мне не в тягость Мишу навещать. Даже наоборот. Хорошо у них, тихо… Можно думать о чем-нибудь, о личном. Миша не очень разговорчивый, и тетя Нюра молчунья. Сядем мы втроем, каждый своим делом займется – Миша лекарства пьет, тетя Нюра вяжет, я готовлю или уборку затею… И как будто каждый сам с собою. Хорошо! Мне такой тишины нигде больше не найти.

– Господи, да приходи ты ко мне и молчи себе хоть до самой ночи! – восклицала Людмила (хотя нельзя не признать, что свою способность соблюдать тишину она все же сильно переоценивала). – Я тебе, вон, софу выделю и ничего делать не заставлю. Дались тебе эти хворобы, тоже мне – прислугу себе отыскали бесплатную!

– Не могу я Люся, спасибо, – продолжала мягко улыбаться Сима.

– Да почему?!

– Жалко мне их…

– Тьфу ты!

Со временем, продолжая наблюдать за Серафимой, Людмила все же уверовала, что, ухаживая за матерью и сыном Чечеткиными, девушка и в самом деле не вкладывала в эти свои заботы никакой жертвенности. Ей было комфортно в обществе двух таких же молчаливых, как и она сама, людей. А следить за квартирой и готовить всем обеды Симу заставляло врожденное свойство никогда не сидеть сложа руки.

– Я сначала думала – может, она глубоко верующая? Или сектантка какая? – говорила нам Люся. – Знаете, бывают такие, немного блаженненькие, слегка на милосердии сдвинутые? А потом поняла: нет, она просто… ну, просто вот такая добрая. И в то же время… как бы это сказать…. Как будто отстраненная, замороженная немножко словно. Вроде одинокая – и в то же время не мучило ее это одиночество, понимаете? Все время с людьми, и в то же время сама по себе.

Мы кивнули, и Людмила продолжила рассказ. И продолжила она его с того места, как однажды, уже глубокой осенью, возле дверей подъезда появилась крышка простого гроба, обитого дешевеньким сатином. А вслед за этим в двери подъезда скорбной цепочкой потянулись окрестные старушки в черных платочках.

– Матвеевна! Кого бог-то прибрал?

– Нюру Чечеткину, из тридцать восьмой.

Престарелая мать Михаила умерла в одночасье, так, как хотели бы покинуть этот мир многие из нас, – сидя вечером перед телевизором с вязаньем в руках: просто откинулась на спинку кресла и преставилась. В тот день Серафима не навещала своих «подшефных», как язвила Людмила, и Михаил, уставший слабым голосом звать мать из соседней комнаты, был вынужден самостоятельно сползти с кровати и проковылять в гостиную. Наткнувшись на широко распахнутые материнские глаза, в которых уже не было жизни, и заметив тонкую ниточку слюны, стекавшую по ее морщинистой щеке из приоткрытого рта, добрый сын заорал благим матом и кинулся куда-то, сам не зная куда, в общем – из дому, в первый раз в жизни не нацепив на ноги войлочных тапок.

– Симу! Позовите Симу! – крикнул он, трясясь всем телом, завидев на лестнице первое попавшееся живое существо – семилетнюю девочку с ранцем за спиной, возвращавшуюся из школы.

– Симу! Где Сима? – продолжал он спрашивать и после того, как сердобольные бабки, слетевшиеся на крик с дворовых лавочек, уложили недужного мужчину в постель и закутали ему ноги ватным одеялом.

За Симой пришлось бежать Людмиле – без присутствия своей доброй феи Михаил решительно отказывался что-либо предпринимать. Серафима примчалась сразу, едва успев накинуть на голову легкую косынку. Прибежала – и тут же принялась хлопотать, устраивать, договариваться, не внося, тем не менее, в свои действия ни капли паники или суеты. На третий день во двор дома въехал черный катафалк, гроб с покойницей аккуратно погрузили и увезли на кладбище. В свой последний путь тетя Нюра уходила в полном одиночестве: единственный сын, зажмурившись и изо всех своих слабеющих сил тряся взлохмаченной головой, упорно отказывался даже выйти попрощаться с матерью. И не пустил на кладбище Серафиму.

– Останься здесь, останься! Ты мне нужнее, мне! – твердил он, вцепившись в ее руку.

– Я останусь, Миша. Я здесь, не бойся, – спокойно говорила Сима, ласково поглаживая по голове это жалкое существо.

В тот день она впервые не вернулась на ночь к себе в общежитие. А наутро, бледная, не выспавшаяся, с синими кругами под глазами, пришла к Людмиле и ткнулась головой ей в плечо:

– Люся! А я замуж выхожу…

– Даже не буду спрашивать, за кого! – гневно засопела Людмила. – И охота тебе, Симка, всю свою жизнь на эдакую мокрицу положить! Такая ты деваха красивая – и так по-дурному себя губишь. Дура, – сказала она уже помягче, отстраняя Симину голову и заглядывая в ее безмятежные, хотя и очень усталые, глаза.

– Да не ругайся ты на меня, Люсенька, – только и ответила Сима, обнимая подругу. – Зачем нам все это, разговоры всякие… Мне с Мишей спокойно, а он без меня не может.

– Да на кой он тебе сдался-то, Симка?!

– Жалко его, – мягко улыбалась девушка.

– Тьфу!

Свадьба, если это можно было назвать свадьбой, состоялась месяца через два. К дому Чечеткиных подъехало такси, в него, подняв ворот пальто, дабы уберечься от ноябрьской непогоды, забрался Михаил, на соседнее место легко села Серафима, а сиденье рядом с водителем заняла Людмила – она исполняла роль свидетельницы.

С процедурой регистрации было покончено за считаные минуты. Торжественно разряженная тетка, в чью обязанность вменялось обрушить на «брачующихся» целый камнепад казенного напутствия, была обескуражена поспешностью, которую проявили молодожены. Долговязый сутулый жених с черной бородкой, в явно не новом костюме, болезненно морщась, поставил в книге регистрации закорючку и сразу же отошел к стене, чтобы присесть на один из стульев, предназначенных для гостей. Там он и сидел все время, вытираясь платком, пока маленькая невеста, то и дело откидывая со лба чуть вьющиеся пряди светло-русых волос, тщательно расписывалась везде, где ей указывали.