Тайны прошлого - Джулия Хиберлин

* * *

Джек открыл дверь номера с милым названием «Чердачок Этты», как только я собралась постучать во второй раз. Ему наверняка пришлось перепрыгивать через две ступеньки, чтобы опередить лифт, на котором я поднималась.

— Добро пожаловать в мой люкс для новобрачных.

«Чердачок Этты» располагался на четвертом этаже возле пожарного выхода. Уютное многоцветное стеганое одеяло на кровати. Довольно приятный диван. Открытый ноутбук на кровати.

Беретта девятого калибра и сияющий серебристый магнум «смит-вессон» на антикварном письменном столике.

Джек отошел и поднял беретту. Самое время было решить, что наша встреча была ошибкой и что информация, которую он собирался мне сообщить, того не стоила. Магнум был обалденным охотничьим оружием. Я стреляла из него только раз, и мне хватило. Джек щелкнул предохранителем и положил беретту на место.

— Все дело в истории, над которой я работаю, — извиняющимся тоном сказал он. — Не хочу, чтобы ты подумала что-то не то. Я обычно не ношу оружия. Мне хватает моих рук. — Он сделал два коротких выпада в мою сторону, здоровым кулаком ударяя воздух. Я видела, как вздулись его мускулы. Джек снова глупо улыбнулся.

Приятель, вчера твои приемы сработали отвратно.

Я стояла, не шелохнувшись, у двери и пыталась принять решение.

Зайти в комнату и закрыть дверь. Или сбежать отсюда ко всем чертям. Я была уверена, что этот парень сумасшедший. Джек не вписывался ни в один из знакомых мне психологических портретов. Я перебирала длинный список возможных диагнозов. Шизофрения, нарциссизм, биполярное расстройство…

Мифомания, искусство придумывать всякую дрянь.

— На самом деле, — сказал он, — я работаю над профайлом Марчетти в связи с его досрочным освобождением. Ты же знаешь, кто такой Энтони Марчетти?

Я едва заметно кивнула. Сюрпризом это не было, зато напомнило мне, зачем я сюда пришла. Информация.

— Я так и думал. Войди и закрой дверь, ладно?

Я закрыла дверь, прекрасно понимая, что вот так и пропадают без вести молодые женщины. Плетеный ковер на полу был слишком узким, чтобы завернуть мое тело полностью. Ноги будут торчать. Это плюс.

Я наблюдала, как Джек переходит от окна к окну, задергивая занавески.

— Так будет прохладнее, — между делом заметил он. — Техасское солнце кусается.

Он присел на краю кровати так, чтобы магнум оказался в пределах досягаемости.

— Я здесь потому, что Марчетти раздал несколько взяток, чтобы перевестись из Иллинойса в Техас незадолго до своего освобождения. Странно, тебе не кажется? Пару месяцев назад я пытался взять у него интервью, но он молчал как рыба. Впрочем, я довольно умелый следователь. И нарыл несколько вещей, которые он не хотел бы мне сообщать. К примеру, о твоей матери. Я уверен, что именно он послал в гараж тех ребят, подозревая, что я могу тебе проболтаться.

— Это ошибка. — Голос прозвучал слабее, чем мне хотелось бы, особенно в присутствии этого человека, этого Джека, который без спроса вломился в мою жизнь. Какое идиотское и распространенное имя. Джек Райан. Джек Бауэр. Джек Руби. Джек Потрошитель. Джек-из-коробочки.

— Все это не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к моей семье. — Я вдруг поняла, что в глубине души все еще цепляюсь за эту веру.

Он внимательно меня изучал.

— Что именно ты знаешь о Марчетти?

— Почти ничего.

— Я думаю, в этом ты лжешь, — его голос внезапно стал резким. — Один из моих источников сообщил, что с тобой связалась жена Марчетти. Розалина. Это имя тебе знакомо, не так ли?

Джек давил на меня. Мягко. Жестоко. Он был из тех мажоров, что в студенческом братстве приглашают на пиво тех, кто дал обет не пить. Из тех, кто всегда широко улыбается, но в душе имеет черную дыру.

— Ладно, не отвечай, — сказал он. — Но я проверял тебя и выяснил пару странных деталей. — Он резко оттолкнулся от кровати здоровой рукой.

— Например? — пролепетала я.

— Для начала, твой номер социального страхования принадлежит мертвой девочке.

* * *

Первое имя моей мамы — Ингрид. Позже я узнала, что это неправда. Она сама выбрала себе это имя.

Когда я болела, мама вытирала мне лицо влажной салфеткой и рассказывала семейную легенду, довольно жуткую.

Ее прабабушку тоже звали Ингрид — Ингрид Маргарет Анкрим. В конце 1800-х Ингрид, тогда еще подросток, пересекла суровый Атлантический океан на корабле, идущем из Германии в Америку. К тому времени как корабль, избитый штормами и потерявший бо́льшую часть пассажиров, бросил якорь в гавани Нью-Йорка, волосы шестнадцатилетней Ингрид полностью поседели. Стресс, говорили ей. Ингрид мечтала умереть, глядя, как капитан хоронит в море троих ее братьев и сестру — выбрасывает их за борт, обернутых в простыни, как сломанных кукол.

Эту часть истории мама всегда рассказывала шепотом. Ингрид наблюдала, как ее мать замыкается и становится молчаливой, представляя себе, как ее дети лежат в ледяной тьме на дне океана, и лишь Богу известно, какие твари живут рядом с ними в толще воды.

Мама говорила, что мы с ней обе унаследовали глаза той Ингрид — бездонную зелень. Маме досталась в наследство еще одна черта — она рано поседела. Первая белая прядь появилась в ее волосах к двадцати годам. Единственная прядь. Однажды, закрашивая ее во время ежемесячного ритуала над кухонной раковиной, мама сказала нам с Сэди, что раньше незнакомцы останавливали ее и интересовались, где ей сделали такую «стильную вещь». Мы никогда не спрашивали, зачем мама ее скрывает.

Может, потому, что все девочки считают матерей безусловно красивыми. И моя мама действительно была красавицей. Это было видно по тому, как вели себя с ней мужчины, даже давно и счастливо женатые, — с той очаровательной неловкостью, от которой вам становится за них стыдно. Мамины мягкие светлые волосы, когда она их распускала, спадали, как говорила бабушка, «до самого копчика». Когда бы мама ни становилась на весы, стрелка показывала ровно пятьдесят килограммов. Ей идеально подходили джинсы «Вранглер», 27х27. Мама была из тех редких женщин, которые могут войти в магазин, взять с полки одежду своего размера и купить ее без примерки.

Она ненавидела жестокость — даже пауки, забравшиеся к нам в дом, с почетом выносились на улицу на бумажке.

Она так и не смогла привыкнуть к жутким грозам, которые приходили в Техас каждую весну. Когда на северо-востоке возникала темная стена туч, мама становилась дирижером общей паники. Мы бегали от окна к окну и открывали-закрывали их, чтобы добиться идеального потока воздуха, о котором мама слышала по Национальному радио и который должен был спасти наш дом от разрушения ветром.

Она ужасно готовила и потрясающе играла в шахматы.

Она была печальной.

Мы с Сэди часто просыпались среди ночи от грустных звуков ее пианино, долетавших с первого этажа. Иногда мы пробирались на лестницу и подглядывали между перилами, как мама в своем черном шелковом халате движется, словно чувственная змея, играя для аудитории, состоящей из единственного ковбоя — нашего папы. Мы тогда не понимали глубины ее таланта. Просто знали, что она лучшая церковная пианистка в Пондере, штат Техас, потому что все вокруг так про нее говорили.