Холодная месть - Линкольн Чайлд

После первого же звонка в трубке раздалось резкое:

— Ja?[4]

— Клаус? — осведомился мужчина.

Собеседник узнал голос и ответил дружелюбно:

— Buenos dias, Señor Fischer.[5]

— Клаус, для тебя есть работа, — сказал Фишер по-испански.

— Я готов, сэр.

— Работа из двух частей. Первая — сбор информации, расследование. Вторая подразумевает физический контакт. Начинать немедленно.

— Я в вашем распоряжении.

— Хорошо. Сегодня вечером я позвоню из Гватемала-сити, дам подробные инструкции.

Хотя линия была безопасной, Клаус задал вопрос, используя условный код:

— Каков цвет задания?

— Синий.

— Можете считать работу успешно завершенной, сеньор Фишер! — отрапортовал Клаус по-солдатски.

— Не сомневаюсь, что на тебя можно положиться, — ответил Фишер и отключил связь.

Фоулмайр, Шотландия

Лейтенанта будто обволокло пуховое одеяло — уютное, теплое, убаюкивающее… Но среди блаженного забытья снова заговорил крошечный участок рассудка, не поддавшийся дреме. Выговорил одно слово: «Гипотермия».

Ну и что?

«Ты умираешь!» — предупредила часть рассудка, еще способная мыслить логически.

Голос ее был как болтовня назойливого собеседника, которого не уймешь и тему не сменишь — упорно твердит об одном и том же. Но жутковатое слово «гипотермия» впечаталось крепко, потащило назад, к реальности. Ведь все симптомы налицо: ощущение невыносимого холода вдруг сменяется теплом, хочется спать, вялость, апатия.

Господи боже, и он, Винсент д’Агоста, почти сдался!

— Идиот, ты же умираешь! — крикнул он себе.

Зарычал, напряг все силы, чудовищным напряжением воли заставил себя встать. Заколотил по непослушному телу, зашлепал, стараясь пробудить чувствительность. Дважды сильно ударил по лицу — и снова ощутил укол холода. Ударил себя так, что не устоял на ногах, поднялся снова, трясясь, будто раненое животное.

От слабости д’Агоста едва держался на ногах. Ноги пылали болью. Голова раскалывалась, в рану словно тыкали железом. Лейтенант затопал, заходил кругами, то обнимая себя, то охлопывая, стряхивая снег, вопя во всю глотку, призывая боль вернуться. Теперь она значила выживание. Потихоньку вернулась ясность рассудка. Д’Агоста топал, подпрыгивал. И не сводил глаз с желтого огонька, подрагивающего в темноте. Как же подойти к нему?

Он шагнул вперед, снова упал и увидел трясину в паре дюймов от себя.

Лейтенант сложил руки рупором и прокричал:

— Помогите! Помогите мне!

Над мертвыми пустошами покатилось эхо.

— Я заблудился! Я шел к Глимсхолму!

Крик очень помог. Лейтенант ощутил, как быстрее побежала по жилам кровь, как забилось живее сердце.

— Пожалуйста, помогите!

И вдруг заметил второй огонек, поярче, рядом с первым. Похоже, он двигался, приближался!

— Я здесь! — закричал полицейский.

Свет двинулся к нему. Но он оказался дальше, чем виделось поначалу. Двигался причудливо: то пропадал, то появлялся снова. Наконец пропал совсем.

Д’Агоста ждал. Не утерпев, закричал, сжимаясь от страха:

— Я здесь!

А вдруг его не услышали? Вдруг человек с фонарем движется вовсе не к замерзающему полицейскому?

— Здесь!

Почему тот человек не откликается? Может, угодил в трясину?

И вдруг свет вспыхнул прямо перед носом д’Агосты. Несший фонарь человек посветил ему в лицо, затем поставил фонарь наземь. Когда глаза привыкли, лейтенант увидел диковато выглядящую женщину с отвисшими губами, в просторном макинтоше, сапогах, перчатках и шляпе, с шарфом на шее, с клоком седых волос, выбивающимся из-под шляпы, с крючковатым носом и голубыми глазами, глядящими ошалело. Среди темноты и шевелящегося тумана она казалась привидением.

— Что за черт? — резко спросила она.

— Я ищу Глимсхолм!

— Уже нашел, — объявила женщина и добавила насмешливо: — Ну, почти.

Взяла фонарь и пошла, посоветовав:

— Осторожнее ступай-то!

Д’Агоста поковылял за нею. Спустя десять минут свет фонаря очертил контуры дома с шиферной крышей и высокой трубой. Каменные стены строения, когда-то беленые, заросли мхом и лишайником.

Женщина открыла дверь, и лейтенант оказался в изумительном тепле уютного коттеджа, с огнем, пылающим в огромном камине, со старомодной эмалированной плитой, плетеными коврами на полу, мягким диваном и креслами. На полках вдоль стен стояло множество книг, на стенах висели пара картин и ряд внушительных оленьих рогов. Комната освещалась керосиновыми лампами.

Такого чудесного тепла д’Агоста не ощущал никогда в жизни.

— Раздевайся! — бесцеремонно приказала седовласая женщина, подходя к огню.

— Да я…

— Святые угодники, да раздевайся же! — Она принесла стоявшую в углу плетеную корзину. — Одежду сюда!

Лейтенант снял плащ, бросил в корзину. За ним последовали промокший свитер, ботинки, носки, рубашка, майка и брюки. Полицейский остался стоять в испачканных грязью трусах.

— Исподнее тоже! — буркнула женщина.

Она завозилась у плиты, сняла с конфорки большой чайник, вылила кипяток в оцинкованный таз, поставила у камина, рядом положила мочалку и полотенце.

Прежде чем снять трусы, д’Агоста выждал, пока женщина отвернется. Тепло от камина было чудесным.

— Звать как?

— Д’Агоста. Винсент д’Агоста.

— Мойся. Сейчас одежонку свежую принесу. Широковат мистер для тряпок старика моего, но уж отыщем что-нибудь.

Она поднялась по узкой лестнице, затопала наверху, зашуршала. Послышался стариковский кашель и сварливый голос — кажется, хозяину дома внезапные хлопоты пришлись не по нраву.

Женщина вернулась с ворохом одежды, когда д’Агоста растирался мочалкой. Он оглянулся и обнаружил, что женщина без стеснения разглядывает гостя.

— У, что за радость посмотреть старухе, — хихикнула она, положила одежду и повернулась к огню подбросить поленце-другое, затем снова захлопотала у плиты.

Смущенный д’Агоста поскорее смыл грязь, вытерся и оделся. Вещи предназначались для человека гораздо выше и стройнее, но лейтенант умудрился их натянуть. Вышло неплохо, разве что пуговицы на брюках не застегивались. Пришлось стянуть брюки ремнем. Старуха помешивала в котелке, и ноздри лейтенанту защекотал неописуемо вкусный запах бараньей похлебки.