Груз 200 - Андрей Воронин

Сейчас Гуняев сидел у задней стены гаража, греясь на закатном солнышке. Все, что можно расстегнуть, не рискуя потерять штаны, на нем было расстегнуто, из-под пятнистой “афганки” выглядывал засаленный десантный тельник в голубую полоску, автомата нигде не было видно, а со слюнявой, вечно оттопыренной нижней губы свисал тлеющий чинарик. Беспокойные поросячьи глазки Гуняева были прищурены то ли от избытка хитрости, то ли из-за бьющего в них низкого солнца, и от этого все его рябое лицо казалось сморщенным как печеное яблоко, если только бывают на свете небритые яблоки.

– Козлы, – повторил Гуняев, неторопливо отлепил от губы окурок и длинно сплюнул в грязь. – Они, слышь, Ильич, вчера винный погреб нашли, падлы. Поделитесь, говорю, будьте людьми. Куда вам, в натуре, столько? А они мне, слышь, втирают: да нет там, типа, ни хрена, уксус один… А сами с утряни все в стельку. Так на зачистку бухие и пошли.

– Значит, будут клиенты, – довольно равнодушно откликнулся Славин, щурясь на солнце.

– Запарили эти клиенты, – скривился Гуняев, глубоко затягиваясь своим чинариком. – И что это за служба у нас с тобой, Ильич?

– Не нравится – пиши рапорт, – все так же равнодушно ответил Славин, тоже затягиваясь сигаретой. – На твое место десяток желающих найдется. А ты, блин, порезвишься. Погреба винные поищешь, на зачистки походишь. Медаль, елы, заработаешь. “За взятие Аргунского ущелья”.

– Да ладно тебе, Ильич, – поспешно отработал назад Гуняев. – Чего ты, в натуре? Знаем мы ихние медали. Девять граммов в сердце, вот и все ихние медали. А у меня дома жена, сын – Валеркой звать…

– Знаю, что Валеркой, – проворчал Славин. – И что ты его уже года три в глаза не видел, тоже знаю, – он фыркнул, покрутив толстым носом. – Интересный ты мужик, Гуня. Кто бы еще додумался от алиментов в Чечне прятаться?

– Да ладно, – обиделся Гуняев и, надув щеки, далеко выплюнул окурок. – Эй, Аслан! – обрадованно заорал он, увидев появившегося во дворе чеченца, вооруженного совковой лопатой. – Почему на территории бардак? Бычки валяются, и вообще… А ну, сделай, чтоб красиво!..

Чеченец был плюгавый, худой, до глаз заросший черной с проседью щетиной, одетый в драную кожаную куртку и серые камуфляжные брюки милицейского образца. Ниже брюк красовались грязно-белые шерстяные носки и самые настоящие резиновые галоши, всегда приводившие Славина в состояние немого изумления. Галоши вызывающе сверкали сквозь слой грязи, и Олег Ильич, глядя на них, всякий раз вспоминал о том, что на дворе стоит двухтысячный год. Помнится, в свое время ему пришлось писать в школе сочинение на тему:

"Каким я вижу двухтысячный год”. Эта дата тогда казалась далекой, как конец света, и Олег Славин, никогда не отличавшийся полетом фантазии, написал, что в двухтысячном году все люди на земле будут жить при коммунизме, а работать станут роботы. Роботы представлялись ему в виде железных болванов с круглыми головами и шестидесятиваттными электрическими лампочками вместо глаз. Еще повсюду летали ракеты, похожие на головки артиллерийских снарядов с длинными раздвоенными хвостами.

Славин усмехнулся: насчет ракет он, пожалуй, не ошибся, только это были немного не те ракеты. Что же касается роботов и коммунизма, то тут, пожалуй, надо было подождать еще годиков тысячу, а то и все две. Вот он, робот, стоит посреди двора с лопатой под мышкой, посверкивает глубоко запавшими черными глазами, и не поймешь, что у него в башке. Хоть ты инженера вызывай, честное слово.

Считалось, что Аслан мирный и никогда не был членом, как принято выражаться, незаконных вооруженных формирований. Он имел на руках справку о том, что у него хронический гастрит и плоскостопие, все соседи в один голос утверждали, что ему неизвестно, с какой стороны у автомата приклад, а сам он охотно вызвался помогать русским. Помощи от него было как от козла молока, в гантамировские ополченцы он не годился по состоянию здоровья, и как-то само собой вышло, что Аслан прибился к хозяйству старшего прапорщика Славина – подметал, подносил, помогал Гуняеву и еще двоим подчиненным Олега Ильича грузить гробы и вообще был на подхвате. Он почти все время молчал, и Олег Ильич как-то незаметно утвердился во мнении, что у Аслана не все дома – не так чтобы очень, но все-таки не все. Время от времени ему начинало казаться, что Аслан не придурок, а, наоборот, великий хитрец – гораздо хитрее алиментщика Гуняева, но считать тихого чеченца дурачком было удобнее, и Олег Ильич успокаивался до тех пор, пока в очередной раз не ловил сумрачный, исподлобья взгляд Аслана, в котором полыхал непонятный и оттого страшноватый огонь.

Сейчас этот странный, пугающий взгляд был адресован Гуняеву, но Гуня, при всей своей хитрости не отличавшийся особым умом и тонкостью чувств, ничего не заметил.

– Давай-давай, – начальственным тоном сказал он, – отрабатывай пайку. По тебе, Аслан, следственный изолятор плачет, а ты сидишь тут как у Христа за пазухой и в ус не дуешь.

Аслан погасил полыхавший в глазах холодный огонь и принялся бестолково ковыряться своей неразлучной лопатой в кучах горелых кирпичей, неуклюже переступая обутыми в галоши плоскостопыми ногами. Его выпирающие лопатки хаотично двигались под облупленной кожаной курткой, как поршни какого-то разладившегося механизма, лезвие лопаты громко скрежетало по кирпичам. От этого звука по спине у Славина бегали мурашки.

У исклеванной осколками стены дома стояла сколоченная хитрым Гуняевым из выдранных где-то половых досок скамейка, в данный момент ярко освещенная косыми красными лучами заходящего солнца. Славин присел на нее, задумчиво попыхивая сигаретой. Сегодня на их участке фронта никого не убили, так что работы у его команды не было. Впрочем, напомнил он себе, еще не вечер. Далеко не вечер. Настоящий вечер наступит утром, после ночного “концерта”, когда вынырнувшие словно из-под земли боевики соберут с федеральных войск ежесуточную дань убитыми и ранеными и снова расползутся по своим норам. “А ты? – в который уже раз подумал старший прапорщик, глядя в согнутую спину Аслана. – Ты тоже этим развлекаешься? Ночью стреляешь, а утром помогаешь Гуне укладывать трупы в цинковые гробы и грузить это дело сначала на машину, а потом в самолет… Вряд ли, конечно, хотя я бы не удивился, будь это так."

Буквально позавчера омоновцы обнаружили через два дома от хозяйства старшего прапорщика Славина оборудованную в подвале огневую точку. Там нашли “Калашников” без рожка и снайперскую винтовку. Подвал взорвали к чертям вместе с домом. Старший прапорщик Славин считал, что это пустая трата времени и взрывчатки, но командовал здесь не он, и это обстоятельство его вполне устраивало. Что может быть хуже, чем командовать и нести ответственность в такой дерьмовой ситуации!

Славин снова покосился на Аслана. Чеченец уже перестал ковыряться лопатой в кирпичном завале. Теперь он курил, присев на корточки и глядя себе под ноги с таким видом, словно там было что-то неимоверно интересное. Сейчас он выглядел полным идиотом, но Олег Ильич вдруг ни с того ни с сего припомнил, как неделю назад нечаянно застукал Аслана за очень странным занятием: убогий чеченец о чем-то беседовал с полковником Логиновым, причем беседа, судя по их виду, шла на равных.