История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Ален Корбен

— книги, которую можно с полным правом назвать наставлением в науке безмолвия, — дает Мишель О'Двайер. Он выделяет в ней как минимум десять разновидностей тишины, имеющей отношение к миру слов. В частности, он обнаруживает у Мориака тишину, указывающую на стирание границ субъекта речи или на неспособность собеседников вести диалог; тишину, уводящую персонажа «в потемки души»; ту, которая сопровождает странствие по внутреннему миру, или же молчание, исходящее от другого человека, явно враждебное и несущее в себе угрозу; бывает, тишина создается для противостояния невыносимому шуму окружающего мира или — а это имеет прямое отношение к теме нашей книги — необходима для размышления; иной раз безмолвие выразительно, что говорит о неизъяснимом. В произведениях Мориака драма человеческой жизни, как правило, переплетена с мотивом тишины. «Драма нашего существования, — пишет он, — почти всегда разворачивается в тишине, и в тишине же наступает развязка»[205].

Рассматривая творчество как сферу влияния законов тишины, отступим на шаг назад и приведем несколько строк поэта-символиста Альбера Самена из сборника «В саду инфанты», которые подтверждают мысль Гастона Башляра: «В стихах ходят могучие волны тишины»[206].

Мечтаю я о легких строках, сотканных искусно,

О строках невесомых, шелковых, словно перо,

О светлых фразах, которые струятся и нежно

Завитками разбегаются — текуче и небрежно,

Как волосы Офелии в волне речной.

О строках молчаливых мои грезы, без ритма и сюжета,

Вольных и простых. Сквозь них скользит бесшумно

Рифма, словно переплетение струй света.

В этих стихах не встречается ни один из тех видов тишины, которые мы обсуждали выше. По словам исследователя Патрика Лода, эти строки Самена — урок тишины и одновременно ее музыка, приводящая нас «к покою и к недвижности безмолвия, которые являются неотъемлемыми свойствами души»[207].

Уроки тишины, которые преподносит нам кинематограф, не уместились бы и в десятки книжных томов в силу многогранности киноискусства. И все же, следуя за специалистами в этой области, упомянем об основных наставлениях, какие дает кино касательно тишины. Безмолвие — настоящий вызов для режиссера. Ведь, в сущности, речь идет о запечатлении на кинопленку того, что запечатлеть невозможно — как кажется на первый взгляд, — и что принадлежит области невыразимого, скрытого, подразумеваемого, намека. Именно об этом пишет Нина Назарова[208]. Но, по большому счету, подобная проблема встает и перед художниками, и перед драматургами.

Немое кино умело передавать чувства и переживания с удивительной силой, красноречием и полнотой. Это известно каждому из нас, и тут же вспоминаются безмолвные кадры с графом Дракулой или Франкенштейном в фильмах Фридриха Мурнау, выразительное лицо Жанны д'Арк, запечатленное Карлом Теодором Дрейером, и конечно же экспрессия и изумление, выраженное каждой чертой Чарли Чаплина. В немом кино говорит тело, весь облик человека — эта особенность была отмечена и обыграна многими. Крик Фэй Рэй на ладони Кинг Конга — самый безмолвный в истории кино. Этот пример доказывает, что в немых фильмах тишина обладает особой, плотной текстурой и сродни материи, это вполне осязаемая субстанция.

Заметим, впрочем, что в немых кинолентах говорит скорее тело, чем тишина; эмоции выражены посредством броского, густо наложенного грима, активной жестикуляции — подобные приемы восходят к искусству пантомимы. Когда в фильмах появилась речь, тело и слово в некотором смысле разделились. Вспомним, кстати, о роли закадровой музыки и субтитрах в эпоху немого кино. В этой связи, между прочим, Поль Векьяли отмечает, что подлинная тишина бывает только в фильмах со звуком[209], а музыка неразрывно связана с тишиной и напрямую зависит от нее.

В сущности, долгое время кинематограф оставался искусством тонких намеков, полутонов, изысканных приемов; безмолвие фильмов, снятых после немой эпохи, «отзывается гулким эхо, отражая все, что окружает его, и впитывает в себя каждый звук, предшествовавший ему; в нем уже присутствует вторжение шума, который последует дальше, а также еще более глубокая тишина, в которой это безмолвие утоплено». Оно взывает к нам, зрителям, «умиротворяющее или невыносимое, тяжеловесное или напоминающее о молчании пустыни». Режиссер прибегает к различным приемам, чтобы зритель прочувствовал тишину. Ален Мон пишет, что в «Фотоувеличении» Антониони «гул тишины действительно можно разглядеть», а «хореография звуков», ось напряжения «между тишиной и криком, который готов вырваться» рождают «голос безмолвия, воспринимаемого глазом». Примечательна еще такая деталь: в кино присутствует также тишина животного мира и часто в фокус помешен взгляд зверя; подобные кадры заставляют нас ощутить «безмолвную жизнь времени, каким оно протекает у животных». Возьмем, к примеру, молчание глядящей в объектив коровы или кошки, которая будто бы задремала, или кружение роя насекомых[210].

Со временем тишина стала звучать в фильмах все менее отчетливо. Между тем как прежде — подчеркнем это снова — ей уделялось много внимания и для того, чтобы передать ее, режиссеры и сценаристы прибегали к самым причудливым техникам. Сегодняшний зритель, в свою очередь, стал менее восприимчив к такой тишине.

7

Тактика тишины

Оставим в стороне тишину, связанную с уединением и обращением внимания вовнутрь, к размышлению, и порассуждаем о той роли, какую она играет в отношениях между людьми, о ее преимуществах и недостатках, свойствах, не вполне нам импонирующих, а также о том, какое отношение молчание имеет к представлению каждого из нас о собственном «я», о его значении для осознания человеком себя как личности. Одним словом, рассмотрим тактические нюансы, обусловленные социальной этикой и моралью и на которых — если применить более широкий подход к проблеме — заостряют внимание все те, кто задумывается о положительных и отрицательных аспектах тишины в тех случаях, когда она не служит атрибутом уединения, но являет себя в присутствии нескольких людей.

С конца XVI века об искусстве молчания много писали и сочинено немало афоризмов на эту тему. Разумеется, часто молчание рассматривается в религиозно-духовном контексте. Молчание Иисуса, каким оно представлено в Евангелиях, указывает на то, что в обществе оно — большая ценность и достоинство. Так, Игнатий де Лойола превозносит молчание, ориентируясь именно на Евангелия. И даже спустя столетия в «Словаре моральной теологии» 1862 года мы читаем, что молчание следует рассматривать как добродетель: говорить нужно лишь тогда, когда это уместно, «избегать болтливости и многословия, поскольку, ведя пространные речи, едва ли возможно блюсти себя и остаться в стороне от греха», причем «в случаях, когда разглашается тайна или человек говорит другому предосудительные веши, грех смертный»[211].

В древности