Талисман Белой Волчицы - Ирина Мельникова

— Кто на ваше место пришел в компании и кого вы здесь сменили, когда устроились на службу в заводоуправление?

Столетов пожевал нижнюю губу, почесал кончик носа мизинцем и задумчиво произнес:

— Старый Кретов на компанию мало внимания обращал, а вот сынки у него оказались позабористее. После смерти батюшки они приняли ее в наследство и тут же всех служащих поменяли в одночасье. Особенно Никодим свирепствовал. Михаил — тот дальше, он меньше в дела вникал… Ну, одним словом, после двадцати лет безупречной службы оказался я вдруг на улице. Спасибо Анфисе Никодимовне. Это она по доброте душевной устроила меня на завод бухгалтером, иначе хоть с голоду подыхай… — Он высморкался в большой носовой платок и печально посмотрел на Алексея. — Большой души женщина, Анфиса Никодимовна! Подобрала меня, отогрела, на завод привезла. Папенька ее, Никодим Корнеевич, шибко меня не хотел поначалу, осерчал даже, когда Анфиса о своем решении заявила.

Покричали друг на друга, ногами постучали, но потом папенька ее смирился. Вызвал меня, смерил грозным взглядом и велел: ступай, дескать, и работай, но чтоб ни одной копейки мимо моего загашника не уплыло. Вот я и стараюсь, чтобы не уплыло.

— А что, у Анфисы Никодимовны своя доля в заводе есть?

— Да какая там доля, — рассмеялся Столетов, — одни слезы, а не доля! Столько же, сколько и у Генриха Ивановича, — копейка с рубля!

— И почему ж Никодим Корнеевич так свою дочь обидел, Семен Петрович? Не хочет с ней доходами делиться?

Столетов не ответил, а вдруг изменился в лице и перевел взгляд за его спину.

И в то же мгновение Алексей разобрал слишком хорошо знакомый ему тягучий голос с легкой хрипотцой:

— Меня никто не обижал, а доходами он не хотел делиться со своим зятем, моим супругом.

Алексей оглянулся. Анфиса Никодимовна собственной персоной вплыла в комнату бухгалтера и застыла за пару шагов до Алексея. Она была в кожаных, расширенных в бедрах мужских штанах, высоких, до колена, сапогах с изящной колодкой и в расшитом крученым серебряным шнуром белом кирасирском колете. В руках она держала цилиндр и плетку, из чего Алексей сделал вывод, что барышня заявилась в контору с верховой прогулки. Только спрашивается: на кой ляд ей вздумалось пожаловать в контору, когда Алексей почти уже выудил у бухгалтера все, что на данный момент его интересовало?

Он смерил Анфису недружелюбным взглядом, но склонил голову в приветствии, мысленно пожелав ей провалиться в тартарары.

Женщина вздернула бровь, нервно ударила хлыстом по цилиндру и с вызовом посмотрела на Алексея. Рот ее как-то неестественно перекосился: левая его сторона пошла вверх, а правая — вниз.

— Откуда вы здесь взялись? Кто вас приглашал?

Алексей выпрямился и медленно, почти не разжимая губ, процедил сквозь зубы;

— Я представитель губернского корпуса горных инженеров и нахожусь здесь по сугубо казенным делам, а не ради собственного развлечения.

Анфиса вновь ударила хлыстом по цилиндру, одарила Алексея яростным взглядом и, крутанувшись на каблуках, толкнула дверь кулаком в перчатке и скрылась с глаз долой.

Можно было вздохнуть с облегчением, но этот выпад хозяйской дочери сказал Алексею многое, и прежде всего то, что жизнь в Тесинске ему сладкой не покажется.

Алексей отказался от предложенного Тригером экипажа, решив прогуляться пешком. Слобода, где жили рабочие, и сам завод располагались в пяти верстах к югу от города, в широком распадке на берегу неширокой, но вздорной реки Тесинки. Она огибала высокую гору, прикрывавшую сам Тесинск от заводского дыма и угарного чада, который стлался над распадком, и только в редкие дни здесь можно было дышать свободно. В те дни, когда прорывался сквозь таежные дебри лихой северо-западный ветер и разгонял сизое облако, как покрывалом накрывшее заводские здания, незатейливую церквушку рядом с выкрашенной желтой краской конторой и разбежавшиеся по склонам распадка домишки — справа — рабочих завода, слева — казаков конвойной команды, что доглядывали за каторжными, работавшими на добыче руды в совсем уж глухой тайге верстах этак в пяти от завода. Уголь добывали еще дальше, в степной части Тесинской котловины, на Изербельских копях…

Дорога в Тесинск шла по щеке горы: по одну сторону — высокий каменистый увал, поросший прямоствольными, с густыми, под самое небо, соснами. Смыкаясь одна с другой, они образовали сплошной сводчатый кров, под которым даже в самый знойный день было сумрачно и прохладно.

С другого края дороги — обрыв, под которым бурчала на камни вечно недовольная Тесинка.

Обрыв густо зарос малинником и дикой смородиной, сплошь усыпанной багрово-красными гроздьями ягод. Алексей сорвал одну, набралась полная горсть, и отправил ягоды в рот. Скулы свело от непомерной кислоты, он сморщился и, склонившись над сбегавшим с увала ручьем, принялся торопливо черпать ладонями и глотать воду.

Перестук копыт за его спиной заставил Алексея поднять голову и оглянуться. От слободы в гору поднимался всадник, вернее всадница, в уже знакомом ему белом колете и черном цилиндре. Рядом с ней бежал, держась за луку седла, тоже знакомый Алексею китаец. Анфиса проехала мимо, даже не повернув головы в его сторону, но китаец прошелся по нему быстрым взглядом узких, прячущихся за высокими скулами глаз и тут же, склонив голову, затрусил по дороге, вслед за хозяйкой.

Алексей вновь склонился к ручью, умылся холодной водой и почувствовал вдруг такой прилив бодрости, что неожиданно для себя перепрыгнул с камня на камень, поднялся немного выше ручья и устроился на гранитном валуне, подставив лицо прохладному ветерку, прилетевшему со стороны Тесинска. Пахло грибами, смородиновым листом, к ним добавлялся и горьковато-смоляной запах — хвои. Он сорвал кустик костяники, снял тесно прижавшиеся друг к другу сочные кисловато-сладкие ягоды губами и, раздавив языком, проглотил, потянувшись за следующим кустиком…

Алексей поднялся наконец с камня и потянулся всем телом, так что захрустели кости, вдохнул полной грудью густой от таежных запахов воздух и, приставив ладони к губам, прокричал весело и шало, как, слышал, кричали ямщики на дорогах. Дикий и пронзительный клич, оставшийся от старых разбойных времен: «Эй-е-е-ей, гра-а-абя-аат! Ую-ю-юй-юй, лих-хома-а-ань!»

Эхо, словно пойманный в силки зверь, забилось, заколотилось о скалы, о глухую стену таежной поросли, всполошив беспокойных кедровок и взбалмошных сорок. Резкими, тревожными криками они нагнали страху на мелкую лесную живность, прыснувшую в разные стороны под камни и валежины. Алексей огляделся по сторонам и решил пойти не по пыльной, разбитой колесами телег дороге, а через лес. Ему казалось, что так он скорее доберется до города, чьи первые домишки и высокая колокольня собора показались на противоположном, более крутом берегу Тесинки. Но он не учел, что то и дело будет нагибаться и собирать в горсть сочные ягоды костяники, а то вдруг набредет сначала на одну, потом на вторую, а за ней и на третью поляну, усыпанную крепенькими желто-коричневыми маслятами.