Тайны Смутного времени - Александр Бушков

И далее Маржерет подробно рассматривает самое загадочное во всей этой истории обстоятельство: то, что Лжедмитрий I всегда, во всем вел себя так, словно свято верил, что он настоящий сын Ивана Грозного и законный государь…

«Его правоту, кажется, достаточно доказывает то, что со столь малым числом людей, что он имел, он решился напасть на огромную страну, когда она процветала более чем когда-либо, управляемая государем проницательным и внушавшим страх своим подданным; примем во внимание и то, что мать Дмитрия и многочисленные оставшиеся в живых родственники могли бы высказать противное, если это не так… Затем рассмотрим его положение, когда большинство поляков покинули его[6]; он отдался в руки русских, в которых еще не мог быть вполне уверен, притом их силы не превышали восьми-девяти тысяч человек, из которых большая часть были крестьяне, и решился противостоять более чем стотысячной армии…»

Конечно, с этими положениями можно спорить — но чертовски трудно… Тем более, что их подкрепляют не менее странные последующие события — предельно странное ВЕЛИКОДУШИЕ Лжедмитрия.

Как должен поступить хитрый самозванец, прекрасно знающий сам про себя, что обманывает всех окружающих, — когда он входит в Москву, располагая преданными войсками и в горячке первых дней воцарения без особого труда способный снести не одну голову?

Казнить направо и налево, вырубая всех потенциальных смутьянов… Но ничего этого не было. Никаких казней. Даже более того — когда Шуйский стал плести интриги, распространяя слух, что на престоле сидит самозванец, Лжедмитрий не расправился с ним своей волей, а отдал на суд боярам и собору из представителей всех сословий.

А ведь это был страшный риск — при том, что и в самом деле жива была мать Дмитрия, многочисленные родственники царевича, способные переломить ход судебного разбирательства отнюдь не в пользу самозванца. Однако он поступил, как человек, предельно уверенный в своей правоте. И ничего с этой стороны не боявшийся…

Когда астраханский архиепископ Феодосий при личной встрече с Лжедмитрием стал обличать его в самозванстве, говоря, что подлинный царевич давно умер, Лжедмитрий ограничился тем, что… отправил архиепископа под домашний арест. Так опять-таки мог поступить только уверенный в своей подлинности человек, «заигрыванием с церковью» этот факт объяснить нельзя — к тому времени патриархом всея Руси стал ставленник Лжедмитрия, а прежнего патриарха толпа москвичей вытащила на Лобное место и едва не убила. Большинство архиереев признали нового царя (прежний патриарх Иов, кстати, фигура довольно отталкивающая. Именно он 20 февраля 1607 г., послушно выполняя инструкции Шуйского, стал уверять народ, что царевич Димитрий был «убит умыслом Бориса Годунова», хотя в свое время как раз и поддержал венчание Годунова на царство).

Наконец, свержение и убийство Лжедмитрия опять-таки несут на себе отпечаток странной, непонятной торопливости. Я уже писал о том, что было неопровержимо доказано: Гришка Отрепьев и Лжедмитрий I — совершенно разные люди. Впервые Годунов назвал самозванца «Гришкой Отрепьевым» только в январе 1605 г. — когда о существовании самозванца было известно уже несколько лет, когда он со своими отрядами четыре месяца находился в пределах России. Полное впечатление, что Годунов едва ли не до самого последнего момента не знал, кто же такой самозванец…

Слово Н. И. Костомарову: «Самый способ его низложения и смерти как нельзя яснее доказывает, что нельзя было уличить его не только в том, что он Гришка, но даже и вообще в самозванстве. Зачем было убивать его? Почему не поступили с ним именно как он просил: почему не вынесли его на площадь, не призвали ту, которую он называл своей матерью? Почему не изложили перед народом своих против него обвинений? Почему, наконец, не призвали матери, братьев и дядю Отрепьева, не дали им с царем очной ставки и не уличили его? Почему не призвали архимандрита Пафнутия (игумен Чудовского монастыря, где прежде монашествовал Отрепьев — А. Б.), не собрали чудовских чернецов и вообще всех знавших Гришку и не уличили его? Вот сколько средств, чрезвычайно сильных, было в руках его убийц, и они не воспользовались ни одним из них! Нет, они отвлекли народ, науськали его на поляков, сами убили царя скопом, а потом объявили, что он был Гришка Отрепьев, и все темное, непонятное в этом вопросе объясняли чернокнижеством и дьявольским прельщением. Но Шуйский ошибся в расчете, как часто ошибаются плуты, искусные настолько, чтобы, как говорится, подвести механику, но близорукие для того, чтобы видеть последствия».

Наконец, есть прямые сообщения о том, что Гришка Отрепьев прибыл в Москву с войском Лжедмитрия, но был им впоследствии за пьянство и беспутное поведение сослан в Ярославль…

Общеизвестно, что практически любому поступку или факту можно подыскать двойное толкование. Как бы там ни было, эта странная уверенность Лжедмитрия в своем царском происхождении, все его поступки, подчиненные этому убеждению, — как выражаются поляки, «орешек не для разгрызания»… Самозванцы так себя не ведут! Не ведут, и точка!

Тогда? «В нем светилось некое величие, которое нельзя выразить словами, и невиданное прежде среди русской знати и еще менее среди людей низкого происхождения, к которым он неизбежно должен был принадлежать, если бы не был сыном Ивана Васильевича» (Маржерет).

Это пишет не экзальтированная девица и не юный поэт — пятидесятилетний кондотьер, чуждый каким бы то ни было сантиментам. Приходится признать, что в самозванце и в самом деле было некое очарование — вспомним самоотверженно защищавшего его Басманова, уверенных в его подлинности братьев Вишневецких, не преследовавших никаких материальных выгод, длинную череду других, оставшихся преданными даже после убийства «Дмитрия»…

По-моему, эта странная уверенность Лжедмитрия в своей подлинности смущала в разной степени всех без исключения историков, поскольку была слишком явной, путала все карты и требовала нешуточной виртуозности в построении более-менее логичных объяснений…

А посему уже в XIX в. родилась гипотеза, по которой Лжедмитрий стал неосознанным орудием в руках некой боярской группировки, которая, подыскав подходящего юнца, уверила его в том, что он и есть чудом спасшийся от убийц сын Ивана Грозного, отправила в Литву, а после тонко рассчитанными маневрами парализовала сопротивление правительственных войск, подготовила москвичей, убила Годунова вместе с женой и сыном, ну, а впоследствии, по миновании надобности в «Дмитрии», убила и его в страшной спешке…

Вот это гораздо больше похоже на правду, нежели лепет о «заговоре иезуитов». В эту гипотезу прекрасно укладывается и террор, развязанный Годуновым против знатнейших боярских фамилий, — не утруждая себя поиском убедительных обвинений, Борис казнил направо и налево, словно бы отчаянно нанося могучие удары по некоему невидимке, хихикавшему над самым ухом. И та легкость, с которой высшее боярство переметнулось на сторону самозванца. И его убийство. И убежденность самого «Дмитрия» в своей подлинности.

Косвенным свидетельством того, что Годунов все же не умер своей смертью, а был отравлен боярами, служит довольно странная реплика самозванца. Когда в Кремль ворвались убийцы, Лжедмитрий, по сохранившимся свидетельствам, высунулся из окна и, потрясая саблей, крикнул: