Фрау Маман - Лия Блэр

Подруги с радостью стали ходить в клуб и даже устраивали дикие танцы, выводя Ромку из состояния равновесия. А кто бы выдержал, если Ирка терлась об Иванову как стриптизерша о шест, томно поглядывая на своего возлюбленного. Сеновал теперь стал их спальней, а Мира приняла наследственные корни папы Геры, заделавшись цербером, который всеми способами не пускал в сарай домочадцев.

Середина июля выдалась жаркая. С упорством следопыта Мирослава ползала в помидорной грядке, выискивая спелые плоды. Дед так вкусно ел их, что слюна тянулась у нее до самого пола. Разрезал на четыре части, медленно, обстоятельно, не спеша, присаливал с каждого бока дольки, отрезал ломоть белого кружевного хлеба и ел, причмокивая, не стесняясь чавкать и вытирать губы мякишем. От этого ритуала внучка глаз оторвать не могла, как под гипнозом переводила глаза от рук деда до рта, а тот ржал, а потом цыкал на нее, мол, подавиться можно от такого внимания.

— Мирка! Геть сюды! — крикнул дед Василий, обувая галоши. — Метнись до Кузьмича. Второй дом от сельпо. Забери у него провода для аккумулятора.

— Срочно? — пыхтела внучка, заглядывая под кусты.

— Мать твою через сидельник! Немедля! Мне за них Николаич магарыч обещал, — вдалбливал старик в непутевую голову.

— Иду уже! — и тихо добавила: — Алконавт… только вчера на пилораме бухал.

— А енто не тваво ума дело, нахалюга! — рявкнул дед, показывая, что слух у него лучше, чем у собаки. — Не семейство, а наказание одно.

Ира с Ромашкой уехали в город за подарком его маме на день рождения, а Мира осталась, потому что надо же прикрыть подругу. С утра, после того как проводила влюбленных, успела бабе Лизе белье постирать, убрать в сарае, а после обеда рванула к себе, где уговорили поесть борща, а потом еще дед со своими помидорами, чтоб его!

Природу не беспокоили палящие лучи солнца, а сорняки у тропинок и дорог достигали роста взрослого человека. Колорадский жук нещадно пожирал ботву картошки, отчего каждые пару недель селяне выползали на борьбу с вредителем. Ладные, свежепокрашенные заборы пестрели издали, удивляя фантазией хозяев. Сквозь трещины в асфальте пробивалась растительность, образовывая кочки под ногами и заставляя спотыкаться невнимательных прохожих.

Шагая по центральной улице, здороваясь со всеми любопытными бабками и друзьями, Иванова широко лыбилась, пока перед ней не возник тот, о ком старалась не думать. Под его нечитаемым взглядом, окутавшим с головы до ног, предательское сердце чуть не остановилось, а потом забилось в немыслимой скорости, щеки заалели, дыхание сперло.

— Привет, — от неожиданности она поздоровалась первая и поспешила проскочить мимо.

— Слава… — позвал ее Костя, стараясь поймать за руку, едва они поравнялись, но она отшатнулась и сорвалась на бег.

Вернувшись со злополучными проводами, Мира зарылась на сеновале, где уснула, обуреваемая своими страданиями, радостью, горем и никуда не ушедшей любовью.

Выползая из сарая вялая и разбитая, очередной раз зевая и боясь свернуть челюсть, Иванова шаркала ногами по вздыбившейся местами плитке, то и дело теряя шлепанцы. Хотелось пить и снова спать, будто она медведь, что случайно проснулся среди зимы. В растрепанных волосах торчали соломинки, напоминая гнездо глухаря, халат помялся, как и ее лицо после сна, а глаза все еще закрывались в полудреме.

— А вот и явление Христа народу, — расхохоталась Фрау Маман, сидя на скамейке веранды, едва заметив дочь на тропинке к дому.

— Это не явление… это зомби, — едва не завалившись на очередном препятствии, буркнула Мира.

— С тобой на сеновале рота желторотых призывников кувыркалась что ль? — пощады не ожидалось.

— Если бы… — зависнув над колонкой, Иванова жадно пила, морщась от брызг холодной воды, отклячив задницу, как заправская путана на трассе.

— Костенька! Вот так сюрприз! — радостно пробасила Фрау Маман, теряя интерес к своему чаду.

Пить и спать перехотелось моментально, прикинув свой внешний вид, жалобно пропищав, Мира бросилась в направлении сарая, выражаясь нелестно о мастерах, клавших плитку, и об обуви, слетающей на ходу. Обежав сеновал, она рванула в сторону пилорамы, сама не понимая, что делает и зачем, не оглядываясь. Пробежав насыпь дороги, едва не сбив соседку с ведрами, полными дробины, запнувшись о цепь привязанного на поляне телка, скатившись в репейник у овражка, она остановилась перед огромными раскрытыми воротами ангара, стараясь восстановить дыхание.

— Война началась чёли? — постукивая соленым огурцом о горлышко банки, спросил дед Василий, сидя за импровизированным столом в виде бочки, покрытой газетами.

— Почти… — задыхаясь, ответила внучка, уперев ладони в колени и чувствуя, как репьи на трусах неприятно колют задницу. Подлое растение успело и под подол залезть.

— Мирка, ты вылитая кикимора, — закряхтел дед, тыкая на девушку пальцем своим собутыльникам.

— Доброго дня! — бодрый голос Горина за спиной вызвал у нее немую досаду и обреченно прикрытые глаза.

— И тебе не хворать, Костик, — заулыбался Василий Тимофеевич беззубым ртом. — Надолго пожаловал?

— Как получится, — пока велись «светские» беседы, Мирослава перебиралась ближе к тропинке, что через поле вела к мельнице, а там и до дому рукой подать.

Не отвлекаясь от расспросов, Костя схватил беглянку за руку и крепко сжал, призывая смириться с неизбежным.

— Такая смешная, — улыбался он, отдирая репейники от ее одежды, вытаскивая солому из волос, стоя около своей машины, куда утянул Миру сразу, как попрощался со стариками. — Нога сильно болит?

— Нет, — только сейчас она обратила внимание на ссадину на колене, которую получила, упав в овраг.

— Зачем ты бегаешь от меня, Слава? — тихо спросил он, убирая последние травинки и заправляя растрепанные локоны ей за ухо.

Глядя на него, под лучами стремившегося в закат солнца, она изнывала от желания запустить пальцы в его волосы, обнять, прижаться щекой к груди, почувствовать губами, как бьется вена на его шее, ощутить себя желанной, важной, нужной и… любимой. Она соскучилась. Его глаза примагничивали к себе, топили в глубине, приоткрытые губы завораживали и притягивали…

— Нельзя быть таким… — прошептала Мира, теряя остатки самообладания.

— Каким?

Она молчала, кусая губы, сжимая кулаки, борясь с собой, обижаясь, злясь на весь мир за свое несчастье и соблазн в лице стоящего рядом мужчины. Чужого мужчины.

— Каким? Ответь мне, Слава, — настаивал он, поглаживая ее плечи и предплечья теплыми ладонями.

— Сказочным, красивым, сильным, невозможным, чужим… и до боли желанным… Доволен?! — выпалила Мира, и вывернувшись из его рук, бросилась домой, смахивая дрожащими ладонями соленые слезы.

Вечер обещал стать адским испытанием. Впервые Мирослава уговаривала Иру оставить ее дома, ссылаясь на диарею и кашель одновременно, героизм требовал перезарядки, а времени прошло мало. Под пристальным взором и комментариями Фрау Маман пришлось сдаться, получив небольшую отсрочку в пару часов, пока влюбленные голубки будут поздравлять родителя Ромашки.