(Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле - Татьяна Соломатина

Которых мне, признаться откровенно, частенько не достаёт.

А салат из редиски просто вернулся на историческую родину.

Хотя надо было, конечно, замуж за американца выходить. За аутентичного. В пятом поколении. Вот уж кого-кого я бы могла поразить в самое сердце холодцом!

Рассказываю байку, имеющую самую что ни на есть достоверную платформу. Собралась одна из акушерок наших замуж в Австралию. Долго переписывалась. Перезванивалась. Сама в гости съездила. И вот иноземца сюда, уже в статусе официального жениха, пригласила. И закатила отходную, куда созвала всё отделение. На столе стоял, посреди всего прочего изобилия, холодец. Уже и от всех прочих яств у гражданина далёкой заморской державы глаза на лоб лезли. Он всё уточнял, как же так?! Разве мы не голодающая страна? Все были уже изрядно принявшие. И языковый барьер был снят у всех. Ладно бы у врачей, которые ещё что-то по-английски соображают. Так у распоследней санитарки бабы Маши все шлюзы прорвало. Публика по спине австралийского товарища хлопает, хохочет. И он, дурашка, радуется! И тут холодец выносят. Мужик засуетился, мол, что это такое? Никогда не видел! Ну и говорит ему завродзалом, де, ешь, не тушуйся! Это русское национальное блюдо. Holodetz. Studjen’. Не бзди! Если тебе holodetz вынесли – ты сто пудов дорогой и желанный гость и тебе последнюю рубаху отдадут в нашей немытой России. Если тебе holodetz на стол где поставили, так тебе за этим столом, если что, и по поллитре крови сдадут, не пожадничают. Потому что если тебе holodetz вот так запросто, лопай, сколько влезет и ещё чуть сверху – так это ты уже родня. Кровная. Или даже молочная, что на диких российских мусульманских просторах даже круче, чем кровная.

Австралиец всё понять не может – вай же ж? Вай же ж holodetz такое знаковое для русских блюдо? Заведующий ещё стакашку водки опрокинул и всё честно австралийцу рассказал: «Потому что, Джонни, русские holodetz делают один раз в пятьдесят лет. И хранят в качестве НЗ в своих погребах – у каждого русского дома (дело было в доме, а не в квартире, акушерка наша из подмосковного села была) есть стратегический погреб, способный выдержать стратегический же ядерный удар. А сразу после такого удара на свет божий не вылезешь, сам понимаешь, Джонни! Сразу если после ядерного удара вылезти, так все те рога, что поотшибало, на новом месте вырастут, ещё причудливей прежних. Так что сидят, Джонни, русские по своим стратегическим погребам и питаются своим стратегическим holodetz. Вишь, Джонни, какой он весь салом укрытый и твёрдый весь какой? Это всё предохраняет мясо от всяческих нежелательных брожений и прочих гниений! А жир, Джонни, потом ещё и в воду организмом перерабатывается! И если тебе, Джонни, выносят на стол неприкосновенный запас, то ты ж понимаешь, как ты всем нам дорог!..»

Австралиец опасливо ковырнул holodetz. «Стоять!» – выдал сирену завродзалом так, что у Джонни от ужаса вилка выпала из рук. Налил завродзалом австралийцу стакан под края. Отрезал ему щедро кусок holodetz, замазал его ядрёным хреном, что хлеб маслом. И сказал прочувствованно: «Давай, Джонни! Это «Символ Веры». Славь, Джонни! И правь, Джонни! Крестим тебя всем нашим обсервационным отделением в Мекленбургские-Стрилицкие! Мы русских великих княгинь, будь они сто раз акушерки, без этого замуж не отдаём! А не выпьешь – прибьём вместо щита на врата Цареграда!» – и водку в него влил. Все двести грамм. Джонни был простым добрым австралийским работягой – поэтому грамм. Был бы наш Джонни филологом – наш заведующий влил бы в него двести граммов. Мы чужие обычаи уважаем. Вот и Джонни уважал – потому совершенно русскому заведующему покорился. И тот, вслед за водкой, немедленно, без паузы, в и без того задыхающегося Джонни, вложил этот стратегический кусок holodetz. С хреном повышенной стратегической ядрёности.

Джонни плакал. Джонни долго плакал. Его обуревало что-то явно русское. Или может быть даже варяжское. И половецкое. Санитарки научили его словам на хэ, и на пэ, и на бэ. Сказали: это буквы рунического алфавита, так что не выё… Заведующий спорил с санитарками, что Б – это Философ Константин, названный в монашестве Кириллом и Мефодий, брат его, жители Фессалоники. Греческий император Михаил отправил братанов в Моравию, к тамошним христианским князьям для перевода церковных книг с греческого на какой-нибудь. Вот они этот какой-нибудь на Б и выдумали. А ещё на Ж, Ц, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Ю, Я. Так и появилась кирилловская азбука! Но хоть наш заведующий и очень начитанный был, но Джонни уже ничего не понимал и слово «карамзин» выучить не смог. Но проявлял недюжинное рвение. Джонни после крещения в holodetz стал даже больше русским, чем мы сами, собравшиеся тогда за тем столом. Потому что мы были ироничны, язвительны и саркастичны. И слегка свысока-либерастичны, как всякая гнилая интеллигенция. А Джонни, чистая австралийская душа, сразу поверил. Причём во всё. И даже хотел креститься, как княгиня Ольга. Но мы сказали – это только как шестьдесят лет стукнет, только тогда можно. И пусть тебя наша сперва научит всем нужным буквам и вере в holodetz.

Особенно – в holodetz.

Который, конечно же, не должен быть жирным. Но мы прощаем родителям акушерки их незатейливый деревенский холодец, как простил нас за всё Джонни, которого мы научили троекратно целоваться. Со всеми. Джонни отродясь столько не целовался. А был он уже далеко не так, чтобы юн. Хотя, конечно, ещё и не пенсионер.

Холодец должен быть лёгким, прозрачным и тугим.

Есть очень много вариантов холодца. И я – категорический противник свиных копытец. Но одна восьмая хохла, имеющаяся в моём муже, всегда стоит за эти свиные копытца насмерть. Он может простить мне всё. И он никогда и ни в чём мне не мешает. И никогда не давит мне на психику, чтобы и кому бы со стороны не казалось. Но вот эти свиные копытца… Как только я соберусь варить холодец, в доме материализуются свиные копытца. Даже если я всё покупала сама. И никак мне от этого не избавиться! Благо, хоть молодые свинячьи копытца.

Так что берите телячьи копытца, свиные копытца (или без них, у меня же – карма). По два. Курицу целую. (А ещё лучше – петуха. Но в птичьих магазинах петухов не бывает – уже объясняла). Телятины кусок. И свинки. И кастрюлю литров на двенадцать. Не меньше! Всё это туда. И если вы не сова (в смысле биоритмов), то ставьте холодец с раннего утра. Потому что томиться он должен до позднего вечера. А если вы, как и я, любите побыть с собой наедине в ночи – то можно и днём. Нет ничего медитативнее, чем разбирать холодец в одиночестве ночи. Разве что молитва. Или стихи. Нет, вру. Разбирать холодец – более высокого уровня эзотерическая практика. Дон Хуан нервно курит. Дон Хуан и так, в общем-то, курит. Потому что «Я курил тебя» – элегантней звучит, нежели «Я тебя на холодец разбирал». Но тут он курит нервно, наш Дон Хуан. А Дон Хенаро – нервно танцует. Ибо нет ничего более тонализирующего, нежели ночные разборки холодца. И нагвализирующего. Да, такая вот таблетка. И от жопы и от головы. Это очень упорядочивает и просветляет: ночной разбор.

Холодец томите. Воду не доливаете вообще ни разу! Нельзя! Фу! Томить, наблюдая. Вскипело, снять шум, туда – лук, морковь, корень петрушки, стебель сельдерея, помидор, перец болгарский, лист лавровый, перец-горошек. И томить. Томить. То-мить. Чуть посолить.