Изумруды пророка - Жюльетта Бенцони

— Салах-ад-дин! Саладин! — воскликнул Морозини. — Каким образом эти проклятые камни попали к нему?

— Это не имеет никакого значения, — спокойно ответил хозяин дома, быстро захлопывая книгу. — Важно то что их видели в Дамаске на груди принца-мамелюка в 1492 году. Следовательно, искать их в Масаде — чистое безумие…

— А Кипрос читала эту книгу?

— Нет, я купил ее уже после того, как она сбежала из дома…

— Но все равно: как вы могли допустить, чтобы она искала понапрасну? Я уверен, что вы могли узнать, где она скрывается, и предупредить ее.

Альдо, ничуть не стараясь замаскировать свой гнев, говорил тоном обвинителя, но сэра Перси это, казалось, нисколько не задело.

— Дорогой мой князь, если бы вы прожили в этой стране так же долго, как я, вы бы — так же, как и я, — склонились к фатализму и научились жить в соответствии с этим. Выбранный для себя Александрой образ жизни делал ее поистине неуловимой: искать ее было так же бесполезно, как пытаться вычерпать море или ловить ветер в пустыне. — Злой рок поджидал ее в Масаде: рано или поздно она неизбежно погибла бы там…

— Но можем ли мы надеяться, что вы озаботитесь хотя бы наказанием ее убийц? Вряд ли нужно скрывать от вас, что мы бы хотели быть в этом уверены!

— Легко себе это представляю, но все-таки мне кажется, что не стоит превращать мое личное дело в международную экспедицию! Я отец Александры, и наказанием преступников следует заниматься только мне самому. А вам достаточно подумать о том, как вернуть машину, которую вам одолжил генеральный штаб.

— О, это уже сделано! — заверил сэра Перси Адальбер, который еще не совсем оправился от бурного объяснения с молодым Макинтиром, сходившим с ума при мысли о том, что эта жемчужина британской короны находится в руках неверных, и о том, что по этому поводу скажет начальство. Его несколько успокоило только то обстоятельство, что сэру Перси, несмотря ни на что, будут переданы важные археологические находки…

Тихий вечер, опустившийся на город, окрасил его в чудесные зеленовато-розовые тона. Погода была так прекрасна, что, выйдя из дома на Масличной горе, друзья отказались от предложенного любезным хозяином автомобиля и предпочли возвратиться в отель пешком. Они долго шли молча, потом Адальбер принялся размышлять вслух:

— Из чистого любопытства я очень хотел бы узнать, как все-таки эти треклятые изумруды попали к Салах-ад-дину!

— Я сам с тех пор, как мы вышли от сэра Перси, только и думаю об этом, и вот что пришло мне в голову. Может быть, служанка Береники все-таки не сдержала слова, которое дала хозяйке и, вернувшись к своим, попросту отдала камни соплеменникам, чтобы добиться их расположения с помощью такого исключительного трофея…

— Мммм… Да-а… Может быть, может быть… А потом что?

Набатеянам, насколько мне с недавних пор известно, пришлось все-таки подчиниться римским законам. Они отказались от своих караванов, а при Траяне — и от своей независимости, чтобы превратиться в пастухов и земледельцев на всей территории страны от Мертвого до Красного моря. После Рима их подчинила себе Византия, после Византии начались крестовые походы. А я очень хорошо представляю себе, что такое были эти великие христианские экспедиции, благодаря которым западное рыцарство проникло на Святую землю. Мои предки по материнской линии принимали участие в крестовых походах, да и предки по отцовской линии тоже, правда, в другое время. Среди построенных крестоносцами крепостей самой мощной была, наверное, моабская крепость Крак, воздвигнутая вблизи от южного берега Мертвого моря, чтобы контролировать древние набатейские караванные пути, связывавшие Петру с Дамаском. Хозяином Крака, или Керака, был некий Рено де Шатильон, воплощенный тип правителя-корсара, не считающегося ни с чем, кроме собственных желаний…

— Да знаю я это, знаю! Я ведь тоже изучал историю — и не только древнюю! Но не понимаю, при чем тут Шатильон. Что ты имеешь в виду?

— Ничего конкретного — просто думаю, размышляю, стараюсь себе представить… Мне кажется, что камни еще и в те времена находились у набатеев, которые тогда были абсолютно порабощены, их без зазрения совести грабили, как хотели. К тому же, введя в обычай обирать до нитки всех, кто осмеливался передвигаться по стране — в одиночку или в караване, Рено должен был и их ободрать как липку, особенно если до него дошел хоть малейший слух о легенде, а надо сказать, ушки у него в таких делах всегда были на макушке…

— Ты думаешь, он мог подарить изумруды одной из своих жен или наложниц?

Конечно же, нет! Не боявшийся ни Бога, ни дьявола, но страшно суеверный, как большинство людей его эпохи, должно быть, он решил сохранить их для себя самого в качестве талисманов, тогда как настоящим его защитником был молодой человек исключительных достоинств, правивший тогда в Иерусалиме. Я говорю о Бодуэне IV, больном проказой царе, перед которым отступил сам Салах-ад-дин, причем не из-за его болезни, а благодаря его гению и отваге. Бодуэн дважды спасал Крак-де-Моаб, когда на крепость нападал курдский эмир… А потом ужасная болезнь, сделавшая его живым мертвецом, довершила свое черное дело, и никто уже ни разу не пришел на помощь старому бандиту. В конце концов Салах-ад-дин после грандиозной битвы при Тибериаде взял его в плен — кстати, в этой битве нашел свою смерть один из моих предков… Но вернемся к Рено де Шатильону. Возмущенный его наглостью, Салах-ад-дин хотел собственноручно отрубить ему голову, но разрубил только плечо. Голова же Рено пала под кривой турецкой саблей от руки безжалостного палача. Вполне возможно, что именно в этот день Салах-ад-дин и стал обладателем «Света» и «Совершенства» Израиля…

— Браво! — Адальбер не удержался от аплодисментов. — Рассказываешь просто божественно, и я слушал бы тебя до утра, но все это напоминает роман, а не реальную историю!

— Может быть, и роман, но, согласись, довольно правдивый. Во Франции, в замке Роклор, должно храниться донесение об этой битве, написанное раненным в ней Жераром, который потом мог вернуться на родину…

— Было бы интересно убедиться в достоверности твоего рассказа, но это все равно не даст нам никаких сведений о том, как после того развивались события. Итак, мы в Дамаске, в 1492 году, и видим на груди у сына калифа изумруды. Вот и все, что известно. А дальше что?

— А дальше… Надо подумать, надо, может быть, поехать в Дамаск, порыться в архивах, поискать там…

— Ну да, ну да! Наглотаться там пыли, до того наглотавшись песка в пустыне! Ничего не скажешь, приятная перспектива!.. Только представишь себе — сразу начинает мучить жажда! Послушай, пойдем-ка лучше в бар, выпьем старого доброго виски, — предложил Адальбер, ступая на порог ярко освещенного отеля «Царь Давид».

Но вдруг остановился.

— Как странно, — сказал он. — С тех пор как мы вышли от сэра Перси, меня преследует мысль о том, что я заметил там что-то, что уже видел раньше, но никак не пойму, что именно…

— Ничего удивительного! Наверное, ты читал какие-то научные труды о его раскопках, а там были фотографии или рисунки находок…