Двуликий демон Мара. Смерть в любви - Дэн Симмонс

Наступило долгое молчание. Наконец один толстый таец в первом ряду встал, обернулся, поглядел на толпу, а затем ступил на низкую сцену. Все дружно перевели дух, и напряжение собравшихся словно сменило фокус, если не исчезло совсем.

— Что… — зашептал я.

Трей покачал головой и показал на сцену. Толстяк как раз передавал пухлую пачку батов человеку в черном шелке.

— А я думал, что все должны были заплатить за вход, — шепнул я Трею. Он не слушал.

Человек в черном шелке помедлил, пересчитывая деньги — в пачке наверняка была не одна тысяча батов, — а потом сошел со сцены. Как по условленному сигналу, появились две девушки, которых мы видели раньше. Теперь на них были какие-то традиционные платья, которые у меня ассоциировались с церемониальным тайским танцем, виденным на фото; на каждой была высокая островерхая шляпа, странные наплечники и блузка с шароварами из золотистого шелка. Я уже начал думать, не заплатил ли я триста долларов за то, чтобы посмотреть, как четыре человека будут заниматься сексом прямо в одежде.

Двое парней тоже вышли на сцену, они были в обычной одежде и несли резное кресло. Я испугался, что сейчас нам покажут еще один номер с геями и лесбиянками, но парни только поставили кресло и ушли. Девушки принялись раздевать толстяка, пока женщина по имени Мара смотрела в пустоту, не обращая внимания ни на мужчину, ни на своих помощниц, ни на толпу.

Выполнив ритуал раздевания клиента и аккуратно сложив стопкой одежду, девушки усадили его в кресло. Мне были видны бусинки пота у него на груди и верхней губе. Ноги, похоже, слегка тряслись. Если он заплатил за некую сексуальную услугу, то, похоже, воспользоваться ею сейчас не мог. Член у бедняги съежился так, что стал почти невидимым, а мошонка сморщилась, как грецкий орех.

Девушки нагнулись к нему и принялись ублажать его руками и губами. Не сразу, но две умелицы все же сделали так, что пенис толстяка затвердел и поднялся, головкой едва не касаясь живота. Но и в таком состоянии хвастаться ему было особенно нечем. Между тем страшилище по имени Мара все так же смотрела в пустоту, а младенец на ее руках слегка извивался. Женщина не реагировала ни на что, как в припадке кататонии.

Тут мое сердце сильно забилось. Я испугался, что они сейчас сделают что-нибудь с ребенком, и меня физически затошнило. Если бы Трей знал, что в деле замешан грудной ребенок…

Я взглянул на него, но он смотрел на эту ведьму Мару с какой-то смесью страха и почти научного любопытства. Я тряхнул головой. Тут что-то было нечисто.

Девушки покинули сцену, на которой остался толстяк со своей скромной эрекцией и женщина с ребенком. Мара медленно повернулась к нему, и свет фонаря на мгновение заставил ее глаза вспыхнуть желтым. На барже вдруг стало необычно тихо, как будто все затаили дыхание.

Мара встала, сделала три шага к мужчине и снова опустилась на колени. Она была довольно далеко от него, так что ей пришлось наклониться, чтобы положить ладонь на его бедро. Я заметил, что ногти у нее на руках были очень длинные и очень красные. Эрекция толстяка тут же начала опадать, и я заметил, как поползли вверх его яйца, точно хотели спрятаться в глубине его тела.

Мара, казалось, улыбнулась, увидев это. Не выпуская младенца, она подалась вперед и открыла рот.

Я думал, что дело идет к простому оральному сексу, но ее голова приблизилась к гениталиям мужчины не больше чем на восемнадцать дюймов. Меж острых, безукоризненно белых зубов показался язык и изогнулся, едва не касаясь подбородка. Глаза толстяка распахнулись во всю ширь, а его руки и пузо заметно дрожали.

Его эрекция вернулась.

Мара едва заметно двинула головой, встряхнула ею, точно освобождая шею, и ее язык продолжил ползти наружу. Шесть дюймов языка. Потом восемь. Целый фут мясистого языка вылез из ее рта, словно розовая гадюка из своего темного логова.

Когда восемнадцати- или двадцатидюймовый узкий язык, показавшись изо рта, лег на бедро мужчины и начал обвивать его член, я хотел сглотнуть, но не мог.

Я пытался закрыть глаза, но не мог опустить веки. Так, с открытым ртом, тяжело дыша, я и смотрел.

Язык Мары обвился вокруг головки члена необрезанного толстяка, оттянув на ней кожу. Свет фонаря отражался от его розовой влажной поверхности, смоченный слюной член блестел.

Язык удлинился еще, его кончик спиральными движениями двигался вниз, от головки к корню, покачиваясь на ходу, как голова широкотелой змеи. Толстяк закрыл глаза как раз в тот миг, когда язык полностью обвил его конец, и узкий кончик этой мясистой ленты, шатаясь и покачиваясь, приближался к его перепуганным яичкам. Ресницы Мары тоже опустились, но, когда бедра мужчины начали двигаться, под тяжелыми веками замелькало что-то белое и желтое.

Вид этого мокрого языка при желтом фонарном свете был отвратителен, тошнотворен, но это было еще не самое худшее. Хуже всего были повреждения на этом языке: раны, продолговатые отверстия, как будто кто-то взял в руки острый скальпель и сделал им серию бескровных, по сантиметру длиной, надрезов.

Но это были не надрезы. Даже в скудном свете я видел, как эти мясистые присоски пульсировали, открываясь и закрываясь по собственной воле, точно рты какого-нибудь морского анемона, который кормится, качаясь в мягкой приливной волне. Затем язык плотнее обмотался вокруг напряженного пениса мужчины, и я увидел похожие на перистальтику сокращения, когда розоватая лента начала тянуть и давить, давить и тянуть. Мара сомкнула губы, откинулась назад, словно рыбак, который тянет крепко зацепившийся крючок, и толстяк застонал в экстазе. Крепко вцепившись руками в подлокотники кресла, он начал бешено двигать бедрами, явно ничего не видя полуоткрытыми глазами, которые должно было застлать красноватой пеленой наслаждение.

Теперь, после многолетней медицинской практики, я точно знаю, что с ним происходило. И мне легче думать об этом на языке медицины.

Страдавший ожирением таец испытал нормальный сексуальный подъем и, пройдя фазу возбуждения, быстро вышел в другую фазу, называемую плато. Внутри его пениса три наполненные губчатой тканью трубки — две длинных corporacavernosa и corpusspongiosum на головке пениса — почти целиком налились кровью. Все время стимуляции пенис продолжал получать ее из спинной, кавернозной и бульбо-уретральной артерий, в то время как клапаны спинных отводящих вен закрылись, не позволяя возвращаться назад в тело на протяжении всей фазы плато.

Тем временем возбуждение продолжало нарастать. Непроизвольное напряжение привело к семиспастическим сокращениям лицевой, брюшной и межреберной мускулатуры тайца. Тогда это виделось мне как гримаса боли на напряженном, потном лице и бешеная качка бедер в дымном свете фонаря. Если бы я померил тогда его пульс, то наверняка обнаружил бы, что его сердце бьется со скоростью сто семьдесят пять ударов в минуту. Его систолическое давление подскочило до отметки в 80 мм, а диастолическое — до 40 или выше. В то же время его сфинктер сократился, и пятна сыпи начали распространяться по лицу, груди и шее.